Ярмарка безумия - читать онлайн книгу. Автор: Александр Звягинцев cтр.№ 17

Ледников выпил и принялся за пирожки, думая о том, как страшно и непоправимо раскалывается, распадается жизнь целой семьи, вчера еще казавшейся единым целым с расчудесным будущим впереди.

Гланька заботливо положила ему добавки и посмотрела на него быстро, чуть опустив уголки губ, отчего лицо ее приобрело грустное и одновременно плутовское выражение. Она вела себя так, будто они вдвоем уже выделены и отделены от остальных. И главное, ее, кажется, ничуть не смущало, что другие видят это. Андрей несколько раз уже покосился на них, но Гланьку это ничуть не взволновало. Однажды она даже быстро с усмешкой показала отцу язык.

В бестолковой суете выпили еще по одной, закусили, а потом Гланька снова принялась за свое.

- Я все-таки не могу понять - жена Ампилогова все-таки могла мужа убить или нет? А, бабуля? Все-таки они к вам в гости захаживали… Неужели ты не разглядела на ее лице клейма убийцы?

Бедная Виктория Алексеевна чуть не подавилась и шумно закашлялась. Но Гланьке все было по барабану. Эта особа умела добиваться своего. И деликатностью она не страдала.

- Как вы думаете, обычная женщина, с которой вы сидели за одним столом, обычная, а не какой-нибудь подготовленный спецагент, может взять пистолет и стрелять в спящего человека? Причем в ситуации, когда ей никто не угрожает? Пойти и застрелить спящего мужа? Не во время ссоры, не во время ругани? А вот так глубокой ночью, когда он спокойно спит? Вы можете это мне объяснить? Что она должна была пережить?

Виктория Алексеевна с испугом смотрела на вошедшую в азарт и актерский раж Гланьку. «Она уже репетирует будущую роль ведущей в своем фильме, - подумал Ледников. - Вот с такими же интонациями и напором она будет задавать эти вопросы с экрана телезрителям. И надо сказать, девушка могет. И очень даже могет». И вдруг ему захотелось эту нахалку немного охладить, поставить на место. Надоело смотреть, как она всеми понукает.

- Что касается того, как это можно было пережить… - с улыбкой мудрой змеи и напускной задумчивостью произнес он. - Переживают и куда более страшные вещи. Представьте себе женщину, муж которой решил кончить жизнь самоубийством и рассказывает ей об этом. И знаете, что она говорит ему в ответ? Что уйдет вместе с ним. Только она не сможет выстрелить в себя, поэтому пусть он сначала убьет ее, а потом себя. После этого они садятся писать предсмертные письма, в которых объясняют, что не могут больше жить, просят прощения у всех близких. После этого они ложатся рядом на большую двуспальную кровать, и муж, закрыв глаза, стреляет ей в висок, а потом тут же стреляет в себя, тоже в висок…

Ледников сделал эффектную паузу, оглядел публику. У Виктории Алексеевны расширились от ужаса глаза. Андрей сидел, опустив глаза, механически вертел пустую рюмку. Гланька смотрела на Ледникова поощряюще и одновременно оценивающе.

- Но стреляет неудачно. Причем оба раза - и в жену, и в себя. Жену он тяжело ранил и себя убить сразу не смог, какое-то время после выстрела еще дышал… Жена попыталась подняться, что-то сделать, но только бессильно сползла на пол… Так их и нашли - он лежит, откинувши голову на подушку, и еще дышит, хотя ясно, что умирает, а она сидит на полу с залитым кровью лицом и что-то шепчет… Она выглядела невменяемой. Движения абсолютно хаотичные, нескоординированные, речь бессвязная, обрывочная… Сначала никто не мог разобрать, что она говорит… Потом поняли - она просила какой-нибудь платок, чтобы вытереть кровь с лица… Вы представляете, что пережила она?.. Когда очнулась после выстрела и увидела, что произошло?

Виктория Алексеевна давно уже была в слезах. Гланька тоже призадумалась. Наверняка прикидывала, а может, стоит раскрутить и этот сюжет?

- Кстати, в этой истории было еще много любопытных деталей. Например, когда в одном высоком собрании, восторгавшемся собственной демократичностью и прогрессивностью, докладчик, прервав свою речь, срывающимся от торжества голосом объявил, что министр - а этот человек был министром - и его жена застрелились, в ответ раздались аплодисменты, полные самого неподдельного энтузиазма… А потом сыну не разрешали захоронить прах отца и матери, и урны с их прахом несколько месяцев стояли у него дома на подоконнике… Прямо сцены времен французской революции. Кутон и Сен-Жюст отдыхают…

- Ледников, а чего ты вдруг его вспомнил? - вроде бы равнодушно осведомился Андрей, по-прежнему внимательно разглядывая пустую рюмку, которую он методично перекатывал пальцами.

- Кого? - сразу вскинулась Виктория Алексеевна. - Андрей, ты что, знал этого человека?

- Знал. Впрочем, и ты тоже. Его все знали.

- Я? - не поверила Виктория Алексеевна. - А кто это?

- Если я не ошибаюсь, Пуго…

- Пуго, - завороженно повторила Виктория Алексеевна. - А кто это?

- Пуго Борис Карлович, министр внутренних дел СССР. Был такой…

- Путчист, - завершила его мысль Гланька. - Активный участник августовского путча 1991 года. Бабуля, это даже я знаю, хотя мне тогда лет двенадцать было и интересовалась я совсем не политикой, а жгучими тайнами поцелуя по-французски…

- Если бы ты знала, сколько я министров пережила в своей жизни, - отбилась Виктория Алексеевна. - Всех разве запомнишь?

- Так чего ты про Пуго вспомнил, а, Ледников? - почему-то никак не мог успокоиться Андрей. Голос его дрожал. - Я тогда, может, и не аплодировал, но тоже посчитал это справедливым возмездием.

- Господи, Андрей, а ты-то как там оказался? - тут же всполошилась Виктория Алексеевна.

- Бабуля, ты забыла, что папуля у нас - заслуженный ебелдос, - засмеялась Гланька.

- Кто? Как ты можешь так про отца?

- Ебелдос - это сокращение от их лозунга «Ельцин - Белый дом - Свобода». Вот и получается - ебелдос. По-моему, крайне выразительно.

- Да, я был среди защитников Белого дома, провел три ночи на баррикадах и ничуть не жалею об этом! - с излишним, пожалуй, для семейной трапезы пафосом объявил Андрей.

- А дачу нам за это оставить не хотят? - тихо проговорила Виктория Алексеевна.

- Бабуля, браво! Гениальная логика! - зашлась в восторге Гланька.

- А я не для того там был! - загремел Андрей.

- Папуля, мы знаем, что ты идейный, - сказала Гланька успокаивающе, но доля сарказма в ее голосе была, пожалуй, чрезмерной. - Что тебя обуревали тогда высокие чувства и голова твоя кружилась от воздуха свободы, которой тебе всю жизнь так не хватало. Но я думаю, Ледников вовсе не хотел тебя чем-то задеть. Правда, Ледников? Ты же про Пуго вспомнил не для этого? Не для того, чтобы напомнить папочке, как он был глуп и жесток в своих революционных устремлениях?

Ледников, чего греха таить, любил при случае поддеть Андрея за его неизбывную демшизовскую упертость. Она, эта упертость, была для него в некотором роде неразрешимой загадкой. Никогда бы он не подумал, что Андрей при его порывистости и жизнелюбии, которое обычно предполагает некоторый цинизм в отношении к жизни и людям, ею заболеет. А вот поди ж ты!..