– Я с вас глаз не спущу.
Знаю, знаю. Жалкая попытка.
Я вышла на улицу и постучала в мамино окно. Та отложила газету, завела машину и опустила стекло.
– Изабелл, ты что тут делаешь? – спросила она, изображая удивление.
– Я отомщу, – сказала я.
В тот день у меня была только одна задача: стряхнуть маму с хвоста.
Я поехала в салон красоты, где работала Петра. Припарковалась в двух кварталах от здания салона и вошла через черный ход. Петра составляла расписание на завтра и была рада поболтать.
– Я ненавидела эту мерзкую татуировку. Она напоминала мне, как я четыре часа подряд обнималась с унитазом!
– По идее все твои татуировки должны напоминать тебе об этом, – заметила я.
– Ты просидела с ним полдня. Почему ты его не остановила?! Теперь мне придется всю жизнь смотреть на эту хрень у него на плече!
– Всю жизнь?
– Ну или сколько-нибудь. Ты должна была ему помешать.
– Мне редко выпадает шанс поглазеть на стонущего брата.
– Он отказывается ее сводить.
– Конечно, он же только что ее наколол.
– Это месть, Иззи?
– Нет. Это не просто месть, черт подери. Я не остановила его, потому что: а) когда мама увидит наколку, у нее случится истерика и б) Дэвид хотел доказать, что любит тебя. Он мог бы и просто признаться в любви, но ты не представляешь, сколько раз он говорил это другим женщинам. А Пафф – самое наглядное доказательство.
Петра хотела еще позлиться. Она и в самом деле ненавидела эту татуировку. Но я была права, и мы сменили тему.
– Оливия все еще следит за тобой? – спросила Петра.
– Круглосуточно, семь дней в неделю. Можно мне взять твою машину?
– У меня ее нет.
– А где она?
– У Дэвида.
– Почему?
– Потому что твой папа взял у него машину.
– Почему?
– Потому что ты выбила фары на отцовской.
Я ушла от Петры в блондинистом парике и огромной армейской куртке, которую кто-то забыл в салоне. С тем же успехом я могла надеть иллюминатор на спину. Мама сразу же меня заметила и, пока я шла к машине, забросала вопросами. Мне ничего не оставалось, кроме как измотать ее. Загвоздка была в том, что я и сама нуждалась в отдыхе. Последний раз я смогла нормально поспать у Дэниела в офисе. Значит, туда и поедем.
Миссис Санчес была не рада меня видеть. Зато она обрадовалась, когда я сказала, что подожду Дэниела в свободном кабинете, а не в приемной. Старушка любезно отметила, что светлые волосы не соответствуют моему характеру. Из-за усталости я даже не поняла намека. Просто легла в стоматологическое кресло и отключилась.
Примерно через два часа меня разбудил Дэниел.
– Надо поговорить, – сказал он.
Я еще толком не проснулась, но у меня тут же сработал рефлекс на эти слова – в последнее время я слышала их слишком часто. Дэниел хотел не поговорить о наших отношениях, а положить им конец.
– О нет! – воскликнула я и встала.
– Что такое?
– Мне пора бежать!
– Куда?
– Куда-нибудь!
– Изабелл, нам надо поговорить.
– Мне не надо.
– Значит, мне надо.
– Нет.
– Да.
– Тебе только кажется, что да, а на самом деле нет.
– Сядь.
– Нет.
– Да.
– Ни за что.
– Мы должны поговорить.
– Я только что проснулась.
– И?..
– Ты не можешь бросить меня сразу после сна.
– Почему?
– Потому что тогда я буду всю оставшуюся жизнь ассоциировать дневной сон с нашим расставанием.
По правде говоря, разрыв был неизбежен с того дня, когда мы покупали липовый кокаин. Дэниел задался вопросом, сколько подобных спектаклей ждет его в будущем. Если я могу так поступать с родными, то и с ним смогу. Для Кастильо любовь означала доверие и уважение, у Спеллманов все было куда запутанней.
Дэниел вышел за мной из офиса, бормоча что-то про мои вечные отговорки.
На улице стоял черный блестящий «мерседес» Дэвида, а к нему прислонялся отец, делая вид, что ему плевать на старость, ведь у него есть эта потрясная тачка. По крайней мере, прохожие думали именно так. Печально, что Альберт гордился вовсе не собой, а сыном, у которого была эта потрясная тачка и который мог одолжить ее отцу, если вдруг старшая дочь выбьет фары на двух-трех семейных авто. Однако печальней всего было другое: папа искренне полагал, что если он сядет за руль дорогой и красивой тачки сына, старшая дочь не осмелится ее громить. Да, это было печальней всего.
Отец дружелюбно помахал Дэниелу, но тот еще не простил моих родителей и только хило улыбнулся в ответ. Потом заметил мою расколоченную фару.
– Изабелл, ты знаешь, что у тебя задняя фара разбита?
– Да.
– Что произошло?
Я открыла багажник и достала молоток. Прежде чем отец успел среагировать, я выбила переднюю фару на машине Дэвида.
– Вот что.
Отец разочарованно покачал головой. Дэниел пришел в ужас:
– Зачем ты это сделала, Изабелл?!
– Затем, что он разбил мой задний свет.
– А он зачем это сделал?
Отец подошел ближе и все объяснил:
– Когда следишь за кем-нибудь ночью, проще держать в поле зрения машину с одной задней фарой.
– Тогда почему она разбила вам переднюю?
– Тут две причины, – сказал папа. – Во-первых, потому что она спятила от злости и теперь хочет нам отомстить. Во-вторых, потому что так ей видно, слежу я за ней или нет.
– И долго это будет продолжаться? – спросил Дэниел отца.
– Сколько понадобится, – ответил тот и сел обратно в машину.
Погоня № 2
Отрешенного выражения на лице Дэниела я не заметила, потому что уже продумывала план бегства. Я села в машину и завела двигатель. Сон должен был обострить мои чувства, но в глубине души я прекрасно понимала: чтобы уйти от отца, придется приложить нечеловеческие усилия. Вполне возможно, что это мне не по зубам.
Я проскочила сквозь запруженный бульвар Уэст-Портал и свернула на Оушен-авеню, которая вскоре заметно освободилась. Отец всю дорогу ехал прямо за мной. За шесть лет работы в полиции и двадцать лет частных расследований папа успел попрактиковаться в погонях. Он настигал куда более ловких и бесшабашных водителей, чем я, и знал, что я не стану рисковать своей или его жизнью, поэтому наша гонка была скорее похожа на светскую беседу, нежели на настоящее преследование.