Как только лошади напились и их стреножили, Сантэн разулась, одетая вошла в пруд, нырнула, чтобы одежда и волосы впитали влагу, и наслаждалась прохладой мутной воды.
На противоположной стороне пруда Блэйн разделся по пояс и по колени вошел в воду; он стоял, поливая голову. Сантэн незаметно разглядывала его. Она впервые увидела его голую грудь: волосы там были густые, темные и курчавые, на них дрожали капли. Под правым соском чернела небольшая родинка, которая почему-то заинтересовала Сантэн; в остальном же тело у него было безупречное; кожа блестела, точно полированный мрамор, как у Микеланджеловской статуи Давида, а мышцы были плоские, но жесткие. Солнце выжгло под горлом коричневую букву V, руки загорели, но четкие границы указывали, где их прикрывали короткие рукава рубашки; выше этих границ кожа была цвета светлой слоновой кости, и Сантэн нашла это зрелище таким привлекательным, что с трудом оторвала взгляд.
Когда она направилась к нему, он поспешно надел рубашку и вода проступила на ней темными пятнами. Такая скромность заставила Сантэн улыбнуться.
– Деларей не нашел здесь запасных лошадей, – сказала она. Блэйн удивился.
– Вы уверены?
– Кви говорит, что здесь ждали двое людей и много лошадей, но они ушли. Давно. Он может считать только до десяти – столько пальцев на руке, но те люди ушли раньше. Да, я уверена, что Лотар Деларей не нашел здесь свежих лошадей.
Блэйн обеими руками пригладил темные волосы.
– Тогда, полагаю, что-то нарушило его планы. Он ни за что не стал бы так гнать лошадей, если бы не рассчитывал сменить их.
– Кви говорит, что дальше они пошли пешком. Они ведут оставшихся лошадей: те, очевидно, слишком слабы, чтобы нести человека.
Она замолчала, потому что на краю леса послышался резкий крик Кви; Сантэн и Блэйн торопливо пошли к нему.
– Они в отчаянии, – сказал Блэйн, глядя на груду оставленного под акацией снаряжения. – Седла и консервы, одеяла и посуда. – Он ногой разворошил груду. – Они бросили даже боеприпасы… и да, клянусь Господом, последние из этих проклятых лошадиных капканов. – Деревянный ящик с оставшимися несколькими фунтами опасных колючек лежал на боку. – Они все бросили и делают последнюю отчаянную попытку дойти до реки.
– Посмотрите сюда, Блэйн, – позвала Сантэн, и он подошел и осмотрел небольшую груду грязных повязок, лежавших на земле.
– Его состояние ухудшается, – сказала Сантэн, но в ее голосе не было злорадства, а в глазах торжества. – Думаю, он умирает, Блэйн.
Он почувствовал необъяснимую потребность утешить ее, успокоить.
– Если бы показать его врачу… – он замолчал: нелепое предположение. Они преследуют опасного преступника, который – Блэйн не сомневался – без колебаний застрелил бы его при первой же возможности.
– Сержант Хансмейер, – хрипло крикнул он. – Проследите, чтобы люди поели. Еще раз напоите лошадей. Выступаем через час.
Он повернулся к Сантэн и с облегчением увидел, что она собралась с духом.
– Часа мало – постараемся использовать каждую минуту.
Они сели в тени. Оба почти не ели: жара и усталость отбили у них аппетит. Блэйн достал сигару из кожаного портсигара, но потом передумал. Снова спрятал сигару и сунул портсигар в карман рубашки.
– Когда я впервые тебя увидел, то подумал: вот женщина, такая же блестящая, прочная и прекрасная, как ее алмазы, – сказал он.
– А сейчас? – спросила Сантэн.
– Я видел, как ты плакала над искалеченными лошадьми, и, мне кажется, ты глубоко сочувствуешь человеку, который так жестоко с тобой обошелся, – ответил он. – Когда мы выходили из Калкранда, я был влюблен в тебя. Вероятно, я влюбился в первый же час нашей встречи. Ничего не мог с собой поделать. Но теперь ты мне не только нравишься. Я уважаю тебя.
– Это другое, чем любовь?
– Совсем другое, чем влюбленность, – подтвердил Блэйн, и они некоторое время молчали. Потом она попыталась объяснить:
– Блэйн, я очень долго была одна, с маленьким ребенком, которого нужно было защищать, думать о его будущем. Когда я еще девочкой впервые оказалась в этих краях, я прошла в этой пустыне трудный и долгий путь ученичества. Я узнала, что могу рассчитывать только на себя, что выживу только благодаря собственным силам и решимости. С тех пор ничего не изменилось. У меня по-прежнему нет человека, на кого я могла бы опереться. Только сама. Разве не так, Блэйн?
– Я хотел бы, чтобы это было не так. – Он не пытался отвести взгляд и смотрел на Сантэн прямо и искренне. – Я хотел бы…
Он замолчал, и она закончила за него:
– Но у тебя Изабелла и девочки.
Он кивнул.
– Да, они не могут постоять за себя.
– А я могу – верно, Блэйн?
– Не будь жестокой. Я ни на что не напрашивался. И ничего не обещал тебе.
– Прости. – Сантэн сразу раскаялась. – Ты прав. Ты мне никогда ничего не обещал. – Она посмотрела на часы. – Наш короткий час истек. – Она встала одним гибким движением.
– Мне просто придется и дальше быть сильной и жесткой, – пояснила она. – Больше никогда не обвиняй меня в этом, Блэйн. Никогда.
* * *
Покидая слоновий источник, они вынуждены были оставить пять лошадей, и теперь Блэйн попеременно то ехал верхом, то шел пешком, стараясь поберечь оставшихся животных. Полчаса путники ехали верхом, потом спешивались и следующие полчаса шли пешком.
Жажда, усталость и жара не действовали только на бушменов, и они ворчали из-за того, что вынуждены еле-еле плестись.
– Единственное утешение в том, что у Деларея дела еще хуже, чем у нас. – По следу они видели, что беглецы, у которых осталась одна лошадь, шли еще медленнее. – Но до реки еще самое малое тридцать миль. – Блэйн взглянул на часы. – Боюсь, пора снова спешиться.
Сантэн негромко застонала, слезая с седла. У нее болело все тело, сухожилия ног превратились в железную проволоку.
Они пошли, и каждый шаг требовал сознательных усилий. Язык в пересохшем рту казался Сантэн толстым как бревно, слизистые оболочки горла и носа разбухли и так саднили, что трудно было дышать. Она старалась набрать слюны и удержать во рту, но слюна, вязкая и кислая, только усиливала жажду.
Сантэн забыла, что значит испытывать настоящую жажду, и мягкий плеск остатков воды в бутылках у седла лошади, которую она вела, превратился в пытку. Она не могла ни о чем думать – только о следующем глотке, и то и дело смотрела на часы, убеждая себя, что те остановились, что она забыла их завести, что с минуты на минуту Блэйн поднимет руку, остановит колонну и они смогут откупорить бутылки с водой.
Никому не хотелось разговаривать. Звучали только приказы, краткие и односложные, каждое слово требовало дополнительных усилий.
«Я первой не сдамся, – мрачно решила Сантэн и встревожилась оттого, что эта мысль вообще пришла ей в голову. – Никто не сдастся. Мы догоним их до реки, а река близко».