«Холодные ноги, горячая голова – плохое сочетание и для людей, и для вина», – учил ее отец. Как всегда, она выпила всего один бокал. Потом пришел черед холодного легкого ужина, который подготовил для нее и оставил в холодильнике Твентимен-Джонс: еды, подходящей для жары и такой, какую, он знал, любит Сантэн – сочного белого мяса скальных омаров из холодного Бенгельского течения, спрятанного в колючих красных хвостах, и салата из овощей, росших на прохладном высокогорье Виндхука: хрустящие листья латука, алые помидоры и острый, ароматный синий лук; наконец, в качестве последнего штриха шли трюфели, выкопанные в пустыне цивилизованными бушменами, которые пасли молочный скот. Сантэн ела трюфели сырыми, и ей казалось, что у соленых грибов вкус Калахари.
Выехали они в полной темноте задолго до рассвета, а на восходе солнца остановились и сварили кофе на костре из веток верблюжьей колючки; зернистая красная древесина горела ярким синим огнем, придавая кофе своеобразный деликатный вкус. Позавтракали тем, что приготовил повар на станции, запили отдающим дымком кофе и полюбовались тем, как восходящее солнце окрашивает небо пустыни в бронзу и золото. Потом поехали дальше. Солнце, поднимаясь все выше, постепенно лишало землю красок, придавая всему серебристо-белый оттенок, словно присыпая пеплом.
– Остановись! – неожиданно приказала Сантэн. Когда они поднялись на крышу «даймлера» и посмотрели вперед, Шаса удивился:
– Что это, мама?
– Разве ты не видишь, chеri? – Она показала. – Вон там! Над горизонтом.
Что-то плыло в небе, еле различимое и неземное.
– Оно стоит в небе! – воскликнул Шаса, разглядев наконец.
– Гора, плывущая в небе, – прошептала Сантэн. Всякий раз при виде этого чуда она дивилась и пленялась им, как в первый раз. – Место Всей Жизни.
Название горы она произнесла по-бушменски.
Они поехали дальше. Очертания горы ставились все более четкими и превратились в крутые горные хребты, разделенные лесными массивами деревьев мопани. Местами в хребты вторгались глубокие ущелья. На других участках высокие горы, поросшие яркими лишайниками, сапфирово-желтыми, зелеными и оранжевыми, оставались монолитными.
Под одним из крутых массивов находилась шахта Х’ани. От такого соседства здания казались незначительными, неуместными.
Сантэн просила Твентимен-Джонса сделать эти строения как можно менее заметными, конечно, не в ущерб производительности, но он сумел выполнить ее указания только до определенной степени. Обнесенные изгородями поселки черных рабочих и участки для выдерживания породы занимали обширные площади, а стальные башни с подъемниками промывочного оборудования поднимались высоко, как нефтяные вышки.
Однако причиной наибольших разрушений стали прожорливые паровые котлы, которые, как Сатана в аду, постоянно требовали горючее. Чтобы утолить этот голод, пришлось вырубать леса в долинах, и на месте высоких деревьев с серой корой теперь рос неряшливый, невзрачный подлесок.
Когда они выбрались из пыльного «даймлера» перед административным зданием с тростниковой крышей, их ждал Твентимен-Джонс.
– Поездка прошла хорошо, миссис Кортни? – спросил он, мрачный от радости. – Вы, наверно, захотите отдохнуть и помыться.
– Вы сами отлично все знаете, доктор Твентимен-Джонс. Давайте работать.
Сантэн по широкой веранде прошла в свой кабинет.
– Садись рядом, – приказала она Шасе, занимая свое место за столом из ценной древесины.
Начали с отчетов о добыче, потом перешли к расходам; Шаса пытался следить за быстрым перечислением данных и удивлялся, как мама может так быстро меняться; теперь она не походила на ту его спутницу, которая накануне прыгала, подражая скачущим сернобыкам.
– Шаса, какова будет стоимость карата при средней добыче двадцать три карата в партии руды? – Она задала вопрос внезапно и, когда он замялся, нахмурилась. – Сейчас не время мечтать. – Чтобы подчеркнуть свое недовольство, мать повернулась к Шасе плечом. – Хорошо, доктор Твентимен-Джонс, сегодня мы достаточно долго избегали неприятного. Подумаем, на чем можно сэкономить, чтобы уложиться в урезанную квоту и все же заставить шахту Х’ани приносить прибыль.
Уже стемнело, когда Сантэн прервала работу и встала.
– Завтра продолжим.
Она потянулась, как кошка, и повела всех по широкой веранде.
– Шаса, как мы договорились, будет работать с вами. Думаю, ему следует начать с транспортировки.
– Я как раз собирался это предложить, мэм.
– В какое время вы меня ждете? – спросил Шаса.
– Смена начинается в пять, но я думаю, мастер Шаса захочет прийти позже.
Твентимен-Джонс взглянул на Сантэн. Конечно, это был вызов, испытание; она молчала, дожидаясь, чтобы Шаса принял самостоятельное решение. Она видела, как он борется с собой. Сейчас он в том возрасте, когда сон – наркотик и вставать рано – жестокое наказание.
– Я буду у главного участка в четыре тридцать, – сказал он, и Сантэн расслабилась и взяла его за руку.
– Тогда стоит лечь пораньше.
Она повела «даймлер» по улице небольших коттеджей с железными крышами. Здесь жили белые бригадиры, специалисты и их семьи. На шахте Х’ани очень строго соблюдались социальные разграничения. Этот микрокосм отражал состояние молодой нации. Черные рабочие жили в обнесенных оградами охраняемых поселках, где белые оштукатуренные здания напоминали конюшни. Были отдельные, более благоустроенные помещения для черных бригадиров, которым позволялось жить с семьями. Белые специалисты и бригадиры жили в домах у подножия холмов, а управляющие – на склонах; чем выше располагался дом, тем он был больше и тем просторнее лужайки вокруг него.
Они доехали до конца улицы, повернули, и Шаса увидел сидевшую на ступеньках веранды девушку. Когда «даймлер» проезжал мимо, она показала Шасе язык. Шаса не видел ее почти год, и за это время природа произвела в ней разительные перемены. Ноги девушки по-прежнему были босыми, грязными по щиколотку, а волосы спутанными и выгоревшими на солнце, но выцветшая ткань блузки натянулась и не вмещала расцветающие груди. Они торчали, выступая из глубокого разреза, и Шаса заерзал на сиденье: он понял, что за два красных кольца размером с монету, которые он принял за пятна, видны сквозь тонкую ткань блузки.
Ноги девушки стали длиннее, колени теперь не казались узловатыми, и цвет кожи, коричневой на лодыжках, сменяла на внутренней стороне бедер желтоватая белизна сливочного масла. Девушка сидела на краю веранды, широко расставив ноги, так что подол натянулся. Перехватив взгляд Шасы, она еще шире расставила ноги. Нос у нее был курносый, веснушчатый; она наморщила его, улыбнувшись. Улыбка была хитрая и нахальная. Девушка просунула между белыми зубами яркий розовый язык.
Шаса виновато отвел взгляд и уставился прямо вперед сквозь ветровое стекло. Но он во всех подробностях помнил запретные минуты за насосной и покраснел. Он не мог посмотреть на мать. Та глядела вперед на дорогу и как будто ничего не заметила. Шаса почувствовал облегчение, но тут мать сказала: