— Вы не понимаете. — Теперь Хоп плакал не таясь. — Я не могу. Вы не представляете себе, что там происходит. Не могу…
— Идите! Ступайте немедленно, или вас ждет такое же обращение.
Хоп медленно пятился, а Ван де Вельде кричал ему вслед:
— Закройте за собой дверь, ничтожный червяк!
Хоп вышел во двор, спотыкаясь, как слепой; глаза его были полны слез. У маленькой двери он остановился и собрался с силами. Потом бросился в дверь и исчез из глаз молчаливых свидетелей происходящего.
В середине дня дверь снова открылась, и во двор вышел Неторопливый Джон. Как всегда, он был одет в темный костюм и черную шляпу. Лицо его было серьезно; неторопливым и размеренным шагом он миновал ворота замка и пошел по садам к резиденции.
Через несколько минут из той же двери выскочил Хоп и побежал к главному зданию. Вскоре он вернулся с врачом Компании, который нес сумку с инструментами. Оба они исчезли за дверью. Много времени спустя врач вышел и что-то сказал Мансееру и его людям, ждавшим у входа.
Сержант отдал честь и вместе со своими людьми спустился вниз. Вернулись они с сэром Фрэнсисом. Он не мог идти без посторонней помощи, а его руки и ноги были в повязках. На ткани уже проступили красные пятна.
— Боже, они его убили, — прошептал Хэл, глядя, как его отца с повисшей головой тащат по двору.
Словно услышав эти слова, сэр Фрэнсис поднял голову и посмотрел на сына. И чистым, звонким голосом произнес:
— Хэл, помни клятву!
— Я люблю тебя, отец! — крикнул в ответ Хэл. Слова его были полны горя, и Барнард стегнул его по спине.
— Возвращайся к работе, ублюдок!
Когда вечером цепочка осужденных спускалась по лестнице мимо камеры отца, Хэл остановился и негромко сказал:
— Молю Бога и всех его святых, чтобы они защитили тебя, отец.
Он услышал, как отец шевельнулся на соломенном тюфяке, потом, спустя долгое время, его голос:
— Спасибо, сын. Пусть Бог даст нам силы выдержать то, что еще предстоит.
Сквозь ставни своей спальни Катинка смотрела, как от замка приближается высокая фигура Неторопливого Джона. У каменной стены у самого начала газонов он исчез из виду, и она поняла, что он отправился прямо к себе домой. Она полдня ждала его возвращения и теперь потеряла терпение. Надев шляпку, она осмотрела свое отражение в зеркале и осталась недовольна. Высвободила локон, тщательно уложила его на плечо, потом улыбнулась своему отражению и вышла через маленькую дверь в задней веранде. И пошла по мощеной тропе под нагими голыми лозами, с которых зимний ветер сорвал последние ржавые листья.
Дом Неторопливого Джона стоял на отшибе, на краю леса. Ни один человек в колонии, каким бы низким ни было его положение, не соглашался жить с ним по соседству. Дойдя до дома, Катинка обнаружила, что дверь открыта, и без всяких колебаний вошла не постучавшись. Единственная комната дома была голой, как жилище отшельника. Пол усеян коровьим навозом, в воздухе застоявшийся запах дыма и холодной золы в открытом очаге. Из мебели были только кровать, один стол и один стул.
Остановившись посреди комнаты, Катинка услышала с заднего двора плеск и пошла на звук.
Неторопливый Джон стоял у желоба с водой. Голый по пояс, он набирал воду из желоба в кожаное ведро и выливал на голову.
Он посмотрел на нее; по его груди и подмышкам текла вода. «У него жесткие плоские мышцы, как у профессионального борца, — подумала она, — или как у римского гладиатора».
— Ты не удивился, увидев меня здесь, — заметила Катинка.
Это не был вопрос: ответ она читала в его взгляде.
— Я ждал вас. Ждал богиню Кали. Никто другой не посмел бы прийти сюда, — ответил он, и Катинка заморгала, услышав необычное обращение.
Она села на низкую каменную стену за насосом и помолчала. Потом спросила:
— Почему ты так назвал меня?
Смерть Зельды каким-то необычным, загадочным образом связала их.
— На Тринкомали, на прекрасном острове Цейлон, близ Слоновьего пруда стоит храм Кали. Когда я жил в этой колонии, я ежедневно ходил в храм. Кали — индуистская богиня смерти и уничтожения. Я поклоняюсь ей.
Она поняла, что он безумен. Это заинтересовало ее и заставило тонкие бесцветные волоски на руках встать дыбом.
Она долго сидела молча и наблюдала, как он завершает туалет. Он обеими руками отжал волосы, потом растер тело куском ткани. Надел рубашку, затем черное пальто, висевшее на вбитом в стену гвозде, и застегнул его до самого горла.
Наконец он взглянул на нее.
— Вы пришли послушать о моей маленькой ласточке.
Она подумала, что с таким сильным мелодичным голосом он должен был стать проповедником или оперным певцом.
— Да, — ответила она. — За этим я и пришла.
Он словно читал ее мысли. Прекрасно зная, чего она хочет, он сразу, без всяких колебаний заговорил. Он рассказал, что делалось сегодня в комнате под арсеналом. Не пропустил ни одной подробности. Он почти пел, и в его устах ужасные действия, которые он описывал, становились благородными и неизбежными, как в греческой трагедии. Он так увлек ее, что она обхватила себя руками и начала медленно раскачиваться, продолжая слушать.
Когда он умолк, она долго сидела с восторженным выражением на милом личике. Наконец чуть вздрогнула и сказала:
— Можешь и дальше называть меня Кали. Но только когда мы наедине. Никто не должен слышать, как ты произносишь это имя.
— Спасибо, богиня.
В его желтых глазах блестело почти набожное рвение, когда он смотрел ей вслед.
У ворот она остановилась и, не оглядываясь, спросила:
— Почему ты называешь его своей маленькой ласточкой?
Неторопливый Джон пожал плечами.
— Потому что с этого дня он навсегда принадлежит мне. Они все принадлежат мне и богине Кали, принадлежат навеки.
При этих словах Катинка почувствовала, как по ее телу прошла медленная дрожь экстаза. Она садами пошла к резиденции. И все время чувствовала на себе его взгляд.
Когда она вернулась в резиденцию, ее ждала Сакина.
— Вы посылали за мной, госпожа.
— Идем со мной, Сакина.
Она отвела девушку в свою туалетную комнату, села на диван перед забранным ставнями окном и жестом приказала Сакине встать перед собой.
— Губернатор Клейнханс часто хвалил твое мастерство целительницы, — сказала Катинка. — Кто тебя научил?
— Моя мать была опытной целительницей. Совсем маленькой я ходила с ней собирать травы и коренья. После ее смерти меня учил дядя.
— А местные растения ты знаешь? Они отличаются от тех, что растут там, где ты родилась?