Ахиллесова пята - читать онлайн книгу. Автор: Александр Надеждин cтр.№ 63

– О, снова арочка. Будем надеяться, нас там на выходе никто не «принимает».

Вышли они снова на улицу Лилль, по которой им некоторое время назад, еще в машине, пришлось огибать музей Орсэ, чтобы попасть на парковку, и которая шла перпендикулярно улице Бон, бывшей конечным пунктом назначения старшего члена этой маленькой компании, совершившей небольшой променад по своеобразному небольшому, но еще не замкнутому квадрату. Повернув направо, они с десяток метров прошли молча, но вскоре младший член компании снова вернулся к все той же теме.

– А почему в обычном режиме не надо? Использовать этот вариант.

– Потому что, дружок, следует знать одно из золотых непреложных правил разведчика. «Наружку», без крайних на то причин и оснований, никогда не надо дразнить. Тем более злить. Я уж не говорю о том, чтобы выставлять ее в дураках.

– Почему?

– Здрасьте, пожалуйста. Как это почему? Это же самолюбие. Профессиональная гордость. А ты по ней кирзовым сапогом. С шипами.

– Ну а мне что до их самолюбия. У меня своя работа.

– Работа у нас общая. Взаимосвязанная. Это с одной стороны мы противники. А с другой – кто? Контрпартнеры.

– Это в каком смысле?

– Как в шахматах. Ну... или там в пинг-понге. Нет, конечно, каждый из нас играет сам за себя и старается победить. Это все ясно. Но, если бы на другом краю стола не было человека с ракеткой, о какой игре могла бы идти речь? С кем бы ты тогда играл? Со стенкой? Со стенкой долго не поиграешь. Вот так. Диалектика. И запомни. В каждой игре есть правила, без них нет игры. Следовательно, каждый игрок должен их неукоснительно соблюдать. Нарушение правил всегда чревато.

– Чем?

– Чем! «Наружники» ребята такие. С ними лучше не шутить. У них с теми, кто от них побегать любит да всякие коленца повыкидывать, разговор жесткий. Могут, например, в твое отсутствие к тебе домой забраться и покуражиться. Меня когда в восемьдесят третьем отсюда вытурили, я три года во Вьетнаме отсиживался. Так там у меня тоже был один такой... бегун, все отрываться любил. Так что ему местные товарищи за это сделали. Залезли к нему домой. В его, естественно, отсутствие. Сожрали все, что было в холодильнике. Взяли пустую кастрюлю. Наложили туда... всей бригадой... одну большую кучу. И оставили в пустом холодильнике, на добрую память.

– Вьетнамцы же тогда вроде друзья были. Братья.

– Друзья! В нашем деле друзей иной раз шибче врагов бояться надо. Особенно закормленных. Так же, как и братьев. Особенно младших. От них чего угодно ожидать можно. Так же, как и от «наружки» обиженной. Причем холодильник это еще невинные шалости. Могут, например, колеса где-нибудь на стоянке проколоть. Причем все четыре сразу. И не просто шилом каким-нибудь, чтобы можно было потом залатать. А тесаком, да по всей окружности, чтобы знал, от кого привет. Бывает, иной раз и ноги ломают. В каком-нибудь темном закоулке. Чтоб не так шустро бегал. Так что с «наружкой» надо поосторожней. Умный разведчик с ней всегда джентльменское соглашение заключает. Своего рода пакт о ненападении. Это тебе же потом сторицей воздастся. Идет, допустим, за тобой хлопчик, сфотографировал ты его, ну и бог с ним, пусть идет. Ты не беги от него, не петляй, не отрывайся на лифтах и в переходах всяких. Если, конечно, у тебя серьезного дела нету. Наоборот, садишься в автобус, он, видишь, не догоняет, так останься на остановке, дождись вместе с ним следующего. Двенадцать на часах пропикало, зайди обязательно в какую-нибудь забегаловку, даже если сам есть не хочешь, подожди там, пока человек перекусит. И он тебе после этого благодарным будет. Потому что он поймет, что ты его понимаешь. У них же работа собачья, как бобики весь день бегают, ноги стирают. А так, глядишь, идет он за тобой, сытый, не запыхавшийся, и сам на тебя уже в полглаза смотрит, а то и вообще оба закроет, в нужный для тебя момент. И чтоб высветить «наружку», тоже совсем не обязательно трюки всякие применять, в арочки нырять и... прочие разные... загогулины местности. Я вот помню, нелегал один раз в Москву вернулся. После длительной отлучки. Я с ним, кстати, в это воскресенье чаи распивал. Так вот, значит, решили на нем бригаду «семерочников» [53] обкатать. Собрали человек семь, причем одних зубров. И что ты думаешь. Он по Тверской, тогда еще улице Горького, от Маяковки до ГУМа прошлепал, ни разу не обернулся, ни в какие проходы, арки не заходил, за углы не заворачивал, в транспорт не садился, а к концу маршрута всех их расшлепал, за исключением старшего, который к нему ближе, чем на сто метров, не подходил, остальных только разводил. Вот так.

Проходя мимо очередного дома, от которого уже рукой было подать до перекрестка, за коим начиналась улица Бон, Ахаян остановился. Справа, из практически соединенных между собой просторных окон небольшого бистро на мостовую высыпался оранжево-рыжый сноп света. Василий Иванович, подняв голову, прочитал над входом в заведение название «Le Cygne [54] », мерцающее голубым неоном рядом с мигающими контурами лебедя, слепленными из таких же гибких неоновых трубок, и кивнул своему спутнику: «Завернем, минут на десять».

Очутившись внутри этого, довольно непритязательного, но чистенького кафе, всего лишь на треть заполненного посетителями, они огляделись и остановили свой выбор на маленьком столике, расположенном у края дальнего от них окна. Вынырнувший откуда-то через пару минут гарсон, подойдя к столику, принял у них заказ, заключавшийся в двух двойных порциях пастиса [55] , двух кусках бисквитного торта с фламбированной [56] вишней и ванильным кремом и двух черных кофе, после чего тут же куда-то снова исчез.

После ухода официанта за столиком воцарилось молчание. Иванов не считал себя вправе первым нарушить его, вполне справедливо полагая, что это было бы некоторым нарушением законов субординации и норм иерархической этики, и терпеливо ждал, когда это сделает сидящее напротив него начальство.

Начальство тоже не торопилось это делать. Оно, чуть нахмурившись, задумчиво глядело в окно на противоположную сторону улицы, на дом, в декоре фасада которого неожиданно – то там, то тут – проскальзывали отблески не столь характерных для Парижа барочных мотивов, слабо, но все же заметные в кое-как разбавленной электрическим светом вечерней темноте.

Вскоре все же молчание было нарушено.

– Ну и как тебе вообще Париж? – продолжая созерцать все тот же объект, небрежно бросил Ахаян.

– Ничего, – не ожидав подобного вопроса, немного неопределенно протянул Иванов.

– Твой город?

– В каком смысле мой?

– Ну... как ты его воспринимаешь? Я говорю не о пейзаже, климате, природе. Не о людях, которые его населяют. И даже не об архитектуре. Я имею в виду субстанции более тонкие. Невидимые. Подкожные. Такое понятие, как душа города. Чувствуешь ты с ним какое-то родство? Стал ему... сопричастен? – Ахаян посмотрел на сидящего напротив него молодого человека, который внимательно впитывал его слова, и слегка улыбнулся. – Я, наверно, говорю слишком напыщенно и непонятно, да?