— Эти два ветерана-разведчика решили взять его в клещи, не так ли?
— Я человек штатский, Дру. Но, право же, не думаю, что Крейтц наш враг.
— Конечно нет, и более того, он человек совестливый. Но даже он не знает всех своих сотрудников в Париже. Ему не мешает поднять волну, а именно этого и хотят Соренсон и Моро.
— Мне иногда кажется, что люди вашей профессии говорят на каком-то особом языке.
— Так оно и есть, господин посол. Это называется затемнением смысла и позволяет впоследствии все отрицать. Я сказал бы, что это — наш lingua franca
[30]
...
— Для меня это что-то невнятное.
— Я смертельно устал.
— Сколько вам нужно времени, чтобы добраться до посольства?
— Сначала мне надо добраться до гаража, где стоит моя машина...
— Теперь вам предоставлена машина Второго бюро, — прервал его Кортленд.
— Простите, забыл... Значит, в зависимости от перегрузки улиц — минут пятнадцать.
— Сейчас десять минут седьмого. Я попрошу мою секретаршу разбудить вас в половине девятого и буду ждать вас в девять. А пока — немного отдохните.
— Может, мне следует рассказать вам, что произошло... Но посол уже повесил трубку. «Так оно, пожалуй, лучше», — подумал Лэтем. Кортленд пожелал бы узнать подробности, и разговор затянулся бы. Дру снова улегся. Одно только хорошо: теперь неделю, а то и больше — в зависимости от того, сколько займет ремонт квартиры, — он будет жить в очень хорошем отеле, а счет оплатит Вашингтон.
* * *
Белый планер спустился к вечеру в долину Братства дозорных. Едва он приземлился, его тотчас оттащили под зеленый камуфляж. Плексигласовые покрытия над передней и задней кабинами для летчиков поднялись: из первой вылез пилот в белоснежном комбинезоне, из второй — пожилой пассажир.
— Kommen
[31]
, — сказал пилот, кивнув на мотоцикл с коляской. — Los! Der Krankenhaus!
[32]
— Хорошо, — ответил по-немецки мужчина в гражданском костюме и, повернувшись, взял из планера медицинский кожаный чемоданчик. — Полагаю, доктор Крёгер уже здесь, — добавил он, залезая в коляску мотоцикла. Пилот сел за руль и включил мотор.
— Не знаю, майн герр. Я должен доставить вас в клинику, а имена мне не известны.
— Тогда забудьте имя, которое я назвал.
— А я ничего и не слышал, майн герр.
Мотоцикл помчался по одному из затянутых сеткой коридоров и, сделав несколько поворотов, направился на север, в другой конец долины: Там, тоже под сеткой, стоял одноэтажный дом, несколько отличавшийся от других, построенных из крепкого дерева. Этот дом был сложен из шлакоблоков с прокладками из цемента, и с юга к нему примыкал энергокомплекс, откуда непрерывно исходил низкий, мощный гул.
— Мне запрещено входить туда, доктор, — сказал пилот, останавливая мотоцикл перед серой стальной дверью.
— Я знаю, молодой человек, мне объяснили, куда идти. Кстати, я уезжаю завтра утром, с рассветом. Надеюсь, вам это известно.
—Да, майн герр. В этот час самые благоприятные ветры.
— Ну, уж хуже того, что было сегодня, трудно придумать. — Пилот быстро отъехал, а врач подошел к двери, посмотрел на глазки камер наверху и нажал круглую черную кнопку справа от притолоки. — Доктор Ханс Траупман по приказанию генерала фон Шнабе.
Дверь открыл мужчина лет сорока в белой больничной одежде.
— Герр доктор Траупман, как приятно снова вас видеть! — радостно воскликнул он. — Прошло уже несколько лет с тех пор, как вы читали лекции в Нюрнберге. Добро пожаловать!
— Danke. Жаль, что сюда так трудно добираться.
— Уверяю вас, путь через горы вам бы еще меньше понравился. Надо пройти не одну милю, а через каждые две-три сотни метров снег становится все глубже. Секретность недешево обходится... Пойдемте же, выпейте шнапса и передохните несколько минут, а тем временем мы поговорим. Потом вы увидите, как мы продвинулись. Признаюсь:
успехи замечательные!
— Выпьем позже, а поговорим в процессе обследования, — возразил гость. — Мне предстоит долгая беседа с фон Шнабе —не очень приятная перспектива, — я хочу выяснить как можно больше и поскорее. Он спросит о моем мнении и будет считать меня ответственным за это.
— Почему меня не приглашают на эту беседу? — возмущенно спросил молодой врач, когда они уселись в приемном покое.
— Он считает вас, Герхард, человеком слишком пылким. Его восхищает ваш энтузиазм, но он не доверяет ему.
— Господи, да кто же лучше меня знает, как протекает этот процесс? Ведь это мое открытие! При всем моем уважении к вам, Траупман, это моя сфера, а не ваша.
— Мы с вами это знаем, но наш генерал, не имеющий отношения к медицине, не может этого понять. Я — нейрохирург и имею определенную репутацию, как специалист по черепно-мозговым операциям. Мое реноме и заставило его обратиться ко мне, а отнюдь не мой опыт. Итак, скажите... Как я понимаю, вы считаете теоретически возможным изменить мыслительный процесс без применения препаратов или гипноза. Эта теория напоминает научную фантастику на тему парапсихологии, но так же относились не столь давно и к пересадке сердца и печени. Как же все-таки это достигается?
— По сути, вы сами ответили на свой вопрос. — Герхард Крёгер рассмеялся, и глаза его заблестели. — Уберите начальные буквы «транс» из слова «трансплантация» и замените их буквами "и" и "м".
— Имплантация?
— Вы же вставляете стальные пластинки, верно?
— Конечно. Для защиты.
— Я занимаюсь тем же... Вы ведь делали лоботомию, не так ли?
— Конечно. Чтобы ослабить давление электричества.
— Вы произнесли еще одно магическое слово, Ханс. «Электричество» — электрические импульсы, рождающиеся в мозгу. Я произвожу микрорасчеты и вставляю в мозг такую крошечную штучку, что на рентгене она кажется легкой тенью.
— И что же это за штучка?
— Чип компьютера, полностью совпадающий с электрическими импульсами человеческого мозга.
— Что-что?
— Через несколько лет психологическое внушение тех или иных людей уже отойдет в прошлое. Промывание мозгов войдет в историю!
— Вернется?
— Последние двадцать девять месяцев я экспериментировал с тридцатью двумя пациентами — вернее, прооперировал их, причем человек пять, а то и больше, находились на разных стадиях развития...
— Как я понимаю, — прервал его Траупман, — это были пациенты, которых вам поставляли... из тюрем и из других мест.