— Мы что-нибудь узнали? — спросил Лэтем.
— Послушайте сами, — ответил Моро, подходя к консоли на левой стене. — Это пленка с постоянно прослушиваемого телефона посла в его личном, кабинете наверху. Мы ее слегка отредактировали, чтоб осталось только существенное. Кому хочется слушать безобидные любезности?
— А вы уверены в их безобидности?
— Дорогой мой Дру, вы можете прослушать оригинал, когда захотите, у него цифровая маркировка.
— Извините, продолжайте.
— Мадам Кортленд только что приехала в «Седло и сапоги» на Елисейских полях.
Пошла запись:
«Мне нужно поговорить с Андрэ из парка де-Жуа. Это срочно, ситуация чрезвычайная». — «Кто его спрашивает?» — «Тот, кто знает код Андрэ и кого вчера возили в луна-парк на вашей машине». — «Мне говорили. Не кладите трубку, я сейчас отвечу».
Молчание, затем снова:
«Вам надо быть в Лувре сегодня в час дня. На втором этаже в галерее Древнего Египта. Вы узнаете друг друга, и он покажет, куда идти. Если вас случайно прервут, его зовут Луи, граф Страсбургский. Вы старые знакомые, понятно?» — «Да». — «До свидания».
— Следующая запись — разговор между управляющим магазином и Андрэ из парка де-Жуа, — сказал Моро. — Фактически, он и есть граф Страсбургский.
— Настоящий граф? — спросил Лэтем.
— Поскольку их так много, скажем, он более настоящий, чем большинство. Это довольно искусная «крыша» и вполне подлинная. Он потомок старого известного эльзасского рода, для которого после войны начались тяжелые времена — семья распалась.
— Из графа в хозяина балагана? — продолжил Дру. — Это понижение. А почему семья распалась?
— В Германии Эльзасский район известен как Эльзас-Лотарингия. Одна сторона сражалась за Германию, другая за Францию.
— И этот Луи, граф Страсбургский, был за нацистов, — сказал, кивая, Лэтем.
— Вовсе нет, — возразил Моро, глаза его хитро блеснули. — Это-то и делает его «крышу» столь искусной. Он был еще ребенком, но его «половина» храбро сражалась за Францию. К сожалению, немецкая сторона все состояние перевела в швейцарские и североамериканские банки и оставила более благородных родственников почти без гроша.
— И он тем не менее работает на неонацистов? — прервала его Карин. — Он самнацист.
— Явно.
— Что-то не пойму, — сказал Дру. — Зачем ему это?
— На него повлияли, — ответила де Фрис, глядя на Моро. — Его подкупила та часть семьи, у которой деньги.
— Чтобы управлять пятиразрядным, отвратительным, омерзительным луна-парком?
— Ему, возможно, обещают гораздо больше, — добавил глава Второго бюро. — В парке де-Жуа он один, а в парижских салонах — совсем другой.
— А мне кажется, над ним посмеялись бы, — сказал Лэтем, — и близко б не подпустили к этим салонам.
— Из-за того, что управляет балаганом?
— Ну да.
— Совершенно неверно, mon ami. Мы, французы, восхищаемся практичностью, особенно унизительной практичностью низвергнутых богатых, которые находят способы восстановить свои капиталы. У вас в Америке то же самое делают, даже более открыто. Предприниматель-мультимиллионер теряет компании, отели или свои предприятия — теряет все. Потом восстанавливает свое состояние, и вы делаете из него героя. Не такие уж мы разные, Дру. Верховный владыка становится гонимым неудачником, а затем прикладывает усилия и возвращается на трон. И мы ему аплодируем, не задумываясь об этике его поведения. А вот что граф надеется получить от нацистов — кто его знает?
— Послушаем пленку.
— Можно, конечно, но она лишь подтверждает приказ графа Страсбургского мадам Кортленд прийти в Лувр в час дня.
* * *
Вашингтон, округ Колумбия. Было всего пять часов утра, а Уэсли Соренсон спать уже не мог. Осторожно и медленно он слез с кровати, стараясь не разбудить спящую рядом жену, и тихо прошел через спальню к туалетной комнате.
— Что ты делаешь, Уэс? — сонным голосом спросила жена. — Ты был в ванной всего полчаса назад.
— Ты слышала?
— В чем дело? У тебя что-то со здоровьем, а мне не говоришь?
— Не со здоровьем.
— Тогда мне и спрашивать не надо, правильно?
— Что-то не так, Кейт, что-то, чего я никак не пойму.
— В это трудно поверить.
— Почему? Я всю жизнь ищу недостающие звенья цепи.
— Ты их собираешься искать в темноте, дорогой?
— В Париже давно утро и совсем не темно. Спи.
— Хорошо. Так и тебе будет спокойней.
Соренсон опустил лицо в умывальник с холодной водой — привычка после возвращения с операции, — надел халат и спустился на кухню. Нажал на кнопку автоматической кофеварки, запрограммированной домработницей после вчерашнего ужина, подождал, пока кофе набралось с чашку, налил себе и прошел в кабинет за гостиной. Сел за свой стол длиной в два с половиной метра, отпил кофе и полез в нижний ящик за своими «абсолютно запретными» сигаретами — тоже привычка после возвращения с операции. С удовольствием затянувшись, он взял телефонную трубку с искусно сделанной консоли, проверил, не прослушивается ли линия, и набрал частный номер Моро в Париже.
— Это Уэс, Клод, — сказал Соренсон, услышав в трубке отрывистое «Oui?».
— Сплошные американцы с утра. Ваш сварливый Дру Лэтем только что уехал от меня с очаровательной, хотя и загадочной Карин де Фрис.
— В чем же загадка?
— Пока не уверен, узнаю — скажу. У нас, однако, наметился прогресс. Ваша невероятная находка, Жанин Клуниц, приближает нас к цели. Наш зонненкинд ведет себя предсказуемо в своей сфере непредсказуемости.
Моро описал утренние события в Париже, относящиеся к жене посла.
— Она сегодня днем должна встретиться со Страсбургом в Лувре. Мы, естественно, будем за ними следить.
— У эльзасских Страсбургов та еще история, если мне не изменяет память.
— Правильно, а граф пошел еще дальше.
— Эльзас-Лотарингия? — спросил директор отдела консульских операций.
— Нет, это вдобавок ко всему, но мы займемся этим потом, друг мой. Посол... его программа в силе?
— Программа-то в силе, хорошо бы, чтобы он сдержался и не задушил эту суку.
— У нас здесь все для него готово, уверяю вас... Ну а у вас как? Что происходит у вас за океаном?
— Нечто невообразимое. Помните тех двух нацистов-киллеров... как их там называют?
— Вы, наверно, говорите о тех, кого Витковски отправил на военно-воздушную базу «Эндрюс»?
— О тех самых. Из них такое дерьмо полезло, что, если открыть шлюзы. Администрации президента придет конец.