— Черт возьми, я от тебя этого не требую.
— На другое я не согласна. И только об одном прошу, Дру, не дай своей ярости погубить тебя. Я знаю, что не выдержу, если потеряю второго в своей жизни любимого мужчину тем же образом, как потеряла первого.
— Тут можешь быть спокойна. У меня есть, ради чего жить... Ну а теперь, мне можно позвонить? В Вашингтоне полдень, хочу застать Соренсона, пока он не ушел обедать.
— Ты можешь испортить ему аппетит.
— Так оно и будет. Он не одобряет моих действий, но и не пресекает их по одной небезынтересной причине.
— По какой же?
— Он и сам бы так поступил.
* * *
Тем временем в Вашингтоне Уэсли Соренсон был раздражен и расстроен одновременно. Вице-президент Говард Келлер переслал ему факсом список из ста одиннадцати сенаторов и конгрессменов от обеих партий, которые готовы с негодованием отреагировать на включение своего бывшего коллеги в перечень нацистов — все они изъявили желание дать показания. Помимо того, был и другой список потенциальных противников: от отвергнутых, но все еще влиятельных лидеров фундаменталистов до фанатиков с крайними взглядами — и те и другие отвергли бы Второе Пришествие как политическую манипуляцию, будь это в их интересах. Внизу факса рукой вице-президента было написано заключение: «Вышеупомянутые клоуны на месте, они готовы, жаждут уничтожить любого, кто хоть в чем-то с ними не согласен. Юристы у меня есть. Вместе с нашими ребятами мы всех этих придурков смешаем с грязью! Давайте представим дело в сенат и разоблачим неудачливых охотников на ведьм».
Соренсон, однако, не был готов играть в открытую. Это могло много дать, но и потерять можно было много. Зонненкинды действительносуществуют, а где они, как высоко забрались, еще неизвестно. Для преследуемого лучше всего было стать одним из «наших ребят». Он позвонит Говарду Келлеру и попытается отстоять свою точку зрения. И тут зазвонил телефон красной линии, напрямую соединенной с его кабинетом.
— Слушаю.
— Это ваш блатной агент, босс.
— Лучше б мне им не быть — твоим боссом, я имею в виду.
— Потерпите пока, у нас наметился прогресс.
— Какой?
— Бонн и Берлин посылают сразу две бригады, чтоб найти меня — то есть Гарри — и ликвидировать.
— Это и есть прогресс?
—Один шаг ведет к другому, так ведь?
— На твоем месте — а мне в опыте не откажешь — я бы убрался из Парижа.
— Вы б так сделали, Уэс?
— Возможно, нет, но не важно, что в я сделал. Времена меняются. Лэтем, нам было легче. Мы знали своих врагов, а вы нет.
— Так помогите мне это выяснить. Скажите этому врачу-гуманисту, чтоб накачал Крёгера всеми возможными препаратами, тогда мы сможем что-то узнать.
— Он говорит, это может убить его.
— Так убейте этого сукина сына. Дайте нам передышку! Почему они идут на все, лишь бы убить Гарри?
— Существует медицинская этика...
— Плевать мне на нее, у меня тоже жизнь одна! Я не сторонник смертной казни, потому что, помимо прочего, ее применяют несправедливо — когда, скажите мне, в последний раз посадили на электрический стул богатого белого, за которым стоит адвокатская контора с большими гонорарами? Но если говорить об исключении, то я считаю, это Крёгер. Я видел, как он разрывными пулями разворотил на части двух служащих отеля просто потому, что они там оказались! Заметьте:
наш великодушный врач сказал, что инъекции не убьютего, а лишь могутубить. А потому у Крёгера больше шансов, чем он дал тем двум клеркам в отеле.
— У тебя вырабатывается довольно хорошая адвокатская манера. Предположим, я пойду на это и Госдепартамент тоже, что ты надеешься выведать у Крёгера?
— Господи, да не знаюя! Может, хоть намек, почему они так одержимы идеей убрать Гарри.
— Да, это действительно загадка.
— Более того, Уэс, это ключ к гораздо большему, чем мы можем предположить.
— Может, и к списку Гарри?
— Возможно. Я читал текст его отчета в Лондоне. Он безусловно считал список подлинным, но допускал дезинформацию со стороны, скорее даже неправильную информацию, это так, но все же допускал.
— Допускал, что люди ошибаются, путают имена — да, но не грязь, — тихо сказал Соренсон. — Да, я читал. И если правильно помню, он разозлился при одном предположении, что его одурачили, настаивал, что это дело зубров из контрразведки дать окончательную оценку материалу.
— Не так определенно, но об этом он и говорил.
— И ты думаешь, Крёгер мог бы восполнить пробелы?
— Скажем так, других источников я не представляю. Крёгер был врачом Гарри и, как ни странно, — может, потому что Крёгер хорошо к нему отнесся, — он имел какое-то влияние на брата. По крайней мере, ненависти Гарри к нему не испытывал.
— Твой брат был профессионалом и не мог позволить себе проявить ненависть, а уж тем более дать ей власть над собой.
— Понимаю, допускаю, что это лишь смутное ощущение, но мне кажется, Гарри уважал его — может быть, уважениене то слово, но тут явно существовала какая-то привязанность. Объяснить ее не могу — не понимаю.
— Возможно, ты сейчас нашел разгадку. Врач хорошо к нему отнесся, тюремщик оказал внимание заключенному.
— Опять синдром Стокгольма? Бросьте, в этой теории слишком много недостатков, особенно если это касается Гарри.
— Бог свидетель, ты его знал лучше всех... Хорошо, Дру, я отдам приказ и даже Адама Боллинджера в Госдепартаменте не побеспокою. Он уже предоставил нам свободу действий, хотя мотивы у него были совсем другие.
— Мотивы? Не причины?
— Причины для Боллинджера второстепенны. На первом месте мотивы. Будь жив, здоров и очень осторожен.
* * *
В изоляторе посольства, а фактически в современной шестикомнатной клинике, оборудованной по последнему слову техники, лежал привязанный к столу Крёгер. В иголку, торчащую из локтевой вены его левой руки, была вставлена прозрачная трубка, в которой смешивалась жидкость из двух пластиковых колб у него над головой. До этой процедуры ему дали транквилизаторы, и теперь это был пассивный пациент, не знавший, что ему уготовано.
— Если он умрет, — сказал врач посольства, не отводя глаз от экрана электрокардиографа, — вам, кретинам, отвечать. Я здесь для того, чтоб спасать жизнь, а не чтобы казнить.
— Расскажите об этом семьям тех, кого он расстрелял, даже не зная, кто они, — ответил Дру.
Стэнли Витковски отвел Лэтема в сторону.
— Дайте знать, когда он войдет в коматозное состояние, — приказал он врачу.
Дру отошел и встал рядом с Карин. Все они завороженно и в то же время с отвращением наблюдали за происходящим.