— Не надо. — Холкрофт постарался говорить как ни в чем не бывало. — Наверное, кто-то из моих сотрудников решил просто пошутить. Кое у кого есть ключи от квартиры.
— Но я же никого не заметил. И Эд тоже...
— Все в порядке, Джек, — прервал его Холкрофт. — Забудь об этом. В день отъезда я устроил вечеринку. Я уехал в аэропорт, а кто-то мог здесь остаться до утра.
Больше Ноэль ничего не смог придумать. Неожиданно он сообразил, что еще не заглядывал в спальню. Холкрофт вошел и рукой нащупал выключатель на стене.
Он ожидал увидеть нечто невообразимое, но это был просто кошмар. Увиденное довершало общую картину полного кавардака в квартире.
И здесь вся мебель и все вещи были сдвинуты со своих мест. Первое, что бросилось ему в глаза, — это кровать. Он даже испугался. Кровать стояла не у стены, а в центре комнаты. Секретер — у окна. Небольшой письменный стол с подставкой для книг казался совсем крошечным, придвинутый к голой стене справа. И как некоторое время назад, когда он впервые увидел гостиную, в его воображении возникла картина спальни, какой она была три дня назад, и эта картина постепенно сменилась тем в высшей степени странным зрелищем, которое предстало его взору.
Он увидел этои задохнулся. Второй телефонный аппарат свисал с потолка, стянутый черной изоляционной лентой, а шнур-удлинитель змеился по стене и бежал по потолку к крюку, с которого свисал телефон.
Телефон медленно поворачивался вокруг своей оси.
Боль пронизала тело Холкрофта от живота к груди. Он не мог оторвать глаз от подвешенного аппарата, медленно вращавшегося в воздухе. Ноэль боялся отвести от него взгляд и посмотреть в сторону, но понимал, что это придется сделать: ему же надо понять, что происходит!
Он скосил глаза в сторону, и сердце заколотилось в груди. Телефон висел как раз напротив двери в ванную, и дверь эта была открыта. Он увидел, что занавеску на окошке над раковиной слегка треплет ветер. Поток холодного воздуха с улицы, врывавшийся в раскрытое окошко ванной, заставлял подвешенный телефон вращаться.
Холкрофт быстрым шагом направился в ванную, чтобы закрыть окошко. Он уже приготовился отдернуть занавеску, как вдруг увидел вспышку света за окном. В окне дома напротив зажглась спичка, и ее пламя озарило тьму. Он выглянул в окно.
Снова эта женщина! Та же самая блондинка, но теперь он видел всю ее фигуру и застыл, не в силах отвести взгляд.
Она повернулась и, как раньше, исчезла в глубине комнаты. Исчезла. И тусклый свет, горевший в комнате, погас.
Да что же такое происходит? Что все это значит? Все было подстроено таким образом, чтобы напугать его. А что случилось с Питером Болдуином, эсквайром, который так настойчиво убеждал его отменить поездку в Женеву? Был ли этот Болдуин частью плана устрашения или, напротив, оказался жертвой?
Жертвой? Жертвой... Какое странное слово, подумал он. Почему должны быть какие-то жертвы? И что имел в виду Болдуин, сказав, что он «двадцать лет провел в МИ-6»?
МИ-6? Управление британской разведки. Если он не ошибается, МИ-5 — это управление внутренней разведки, а МИ-6 занимается внешней разведкой. Что-то вроде британского ЦРУ.
О Боже! Неужели англичане узнали о содержании женевского документа? Неужели британской разведке стало известно о грандиозной краже, совершенной тридцать лет назад? Похоже на то... И все же Питер Болдуин имел в виду что-то иное.
«Вы даже не представляете, что делаете. Никто этого не знает, кроме меня...»
А потом наступило молчание, и линия отключилась.
Холкрофт вышел из ванной и на мгновение остановился перед подвешенным телефоном. Теперь аппарат покачивался едва заметно, но еще не замер окончательно. Это было странное зрелище, даже страшное — из-за этой черной ленты, которой трубка была приклеена к аппарату.
Он шагнул к двери спальни, но потом остановился и инстинктивно обернулся. Ему в глаза бросилось нечто, чего он не заметил раньше. Средний ящик письменного стола был выдвинут. Холкрофт присмотрелся. В ящике лежал листок бумаги.
Когда он взглянул на листок, у него перехватило дыхание.
Нет, невозможно. Это безумие! Одиноко лежащий листок был коричневато-желтым. Пожелтевшим от времени! Он был точь-в-точь такой же, как и тот, что пролежал в сейфе женевского банка тридцать лет. Как то письмо с угрозами, написанное выжившими из ума фанатиками, которые чтили память мученика по имени Генрих Клаузен. Тот же почерк: печатные готические буквы, из которых складывались английские слова. Чернила выцвели, но текст еще можно было разобрать.
И то, что он разобрал, поразило Холкрофта. Ведь это было написано тридцать лет назад:
«Ноэль Клаузен-Холкрофт, теперь для тебя все будет по-другому. Ничто уже не будет таким, как прежде...»
Прежде чем продолжить чтение, Ноэль схватился за листок. Бумага сухо зашуршала в его пальцах. О Боже! И это было написано тридцать лет назад?!
Сей факт делал еще более устрашающим то, что он читал дальше:
* * *
"Прошлое было лишь подготовкой.
Будущее посвящается памяти человека и его мечты. С его стороны это был поступок отважный и блистательный в обезумевшем мире. Ничто не может предотвратить осуществления этой мечты. Мы те, кто выжил после «Вольфшанце». Те из нас, кто останется жить, посвятит свою жизнь защите мечты этого человека. Она будет осуществлена, ибо это единственное, что осталось. Акт милосердия, должный показать всему миру, что нас обманули, что мы были совсем не такими, какими нас изображают.
Мы, люди «Вольфшанце», знаем, что собой представляли лучшие из нас, и Генрих Клаузен знал.
Тебе, Ноэль Клаузен-Холкрофт, предстоит теперь завершить то, что начал твой отец, на тебя вся надежда. Так хотел твой отец.
Многие будут пытаться преградить тебе путь, открыть шлюзы и уничтожить мечту, но люди «Вольфшанце» не умирают.
Мы даем тебе слово, что все, кто встанет на твоем пути, будут сметены с лица земли.
Всякий, кто встанет на твоем пути, кто попытается отвратить тебя с этого пути, кто попытается ввести тебя в заблуждение гнусной ложью, будет уничтожен.
Как и ты сам, если ты хоть на минуту усомнишься или потерпишь неудачу.
Вот наша клятва".
Ноэль схватил листок из ящика — и он рассыпался у него в руках. Кусочки иссохшей бумаги упали на пол.
— Чертовы маньяки! — Он с грохотом задвинул ящик и бросился вон из спальни. Где телефон? Где этот проклятый телефон? У окна — вот он! На кухонном столе у окна! — Маньяки! — снова крикнул он в пустоту. Нет, не совсем в пустоту: его возглас был адресован человеку из Женевы, который ехал в цюрихском поезде. Тридцать лет назад маньяки могли написать этот бред, но доставили это письмо сюда другие маньяки — нынешние! Они вломились в его дом, нарушили его покой, прикоснулись к его имуществу... И Бог знает, что еще натворили, подумал он, вспомнив о Питере Болдуине, эсквайре. Человек проделал путь в тысячи миль, чтобы встретиться с ним, поговорить... и тишина, щелчок в телефонной трубке и онемевшая линия.