— У меня перед ним преимущество в десять минут. Что он сказал?
— Дом окружен, всюду толпы народа. Очевидно, все газетчики и телевизионщики слетелись в Меса-Верде, где попали в затруднительное положение, поскольку три такси вряд ли могут вместить такое количество людей.
— Должно быть, все это взбесило Мэнни.
— Его взбесило, как ты это называешь, отсутствие мест общего пользования.
— Что?
— Он отказался выйти к ним и потом наблюдал акты естественных отправлений со всех сторон дома, что заставило его броситься к твоей ружейной стойке.
— О Боже, они гадят на его лужайке, его декоративной лужайке!
— В прошлом я много раз слышал тирады Эммануила, но никогда ничего подобного нынешней вспышке! Тем не менее он все-таки ухитрился попросить меня позвонить миссис О'Рейли в твой офис, потому что сюда она дозвониться не смогла.
— Что передала Энни?
— Велела тебе скрыться на некоторое время, но просила ради Христа позвонить ей.
— Я так не думаю, — задумчиво проговорил Эван. — Чем меньше она будет знать, тем на данный момент лучше.
— Где ты? — поинтересовался профессор.
— В мотеле за Вудбриджем, если ехать по Девяносто пятому. Он называется «Три медведя», мой домик номер 23. Это последний домик с левой стороны, ближе к лесу.
— Из твоего описания делаю вывод, что тебе кое-что нужно. Еда, без сомнения; выйти ты не можешь, чтобы тебя не увидели, а служба доставки в номер в мотеле с домиками не предусмотрена...
— Нет, не еда. По пути я заехал в придорожную закусочную.
— И никто тебя не узнал?
— По телевизору шли мультфильмы.
— Так что тебе нужно?
— Дождись, пока выйдут последние выпуски утренних газет, и пошли Джима, садовника, в Вашингтон, пусть купит столько разных газет, сколько сможет унести. Особенно центральные. Они бросили на эту историю своих лучших людей, которые могут выйти на других...
— Я составлю для него список. Потом Каши привезет их тебе.
* * *
Жена Сабри приехала в мотель в Вудбридже, штат Вирджиния, только в середине следующего дня. Эван открыл дверь домика номер 23 и проникся к ней особой благодарностью, когда увидел, что она сидит за рулем грузового пикапа садовника. Сам он не подумал об отвлекающем маневре, зато его друзья из Дубаи сообразили не ехать в его «мерседесе» сквозь толпу, окружившую дом. Пока Кендрик придерживал дверь. Каши сновала из машины к дому, потому что вместе с кипой газет со всей страны привезла еду. Сандвичи в пластиковой упаковке, две кварты молока в ведерке со льдом, четыре порции готовых блюд европейской и арабской кухни, бутылка канадского виски...
— Каши, я же не собираюсь жить здесь неделю, — запротестовал Кендрик.
— Еда лишь на сегодняшние день и вечер, дорогой Эван. У тебя сильное потрясение, ты должен есть. В коробке на столе — столовое серебро и металлические стойки, под которыми разожжешь сухой спирт, чтобы подогреть еду. Там еще подставки под горячее и скатерть, но, если тебе срочно придется уехать, пожалуйста, позвони, чтобы я смогла забрать столовые приборы и скатерть.
— Что квартирмейстер отправит нас на гауптвахту?
— Квартирмейстер — это я, дорогой Эван.
— Спасибо, Каши.
— Ты выглядишь усталым, дорогой Эван. Не отдохнул?
— Нет, я смотрел этот чертов телевизор, и чем больше смотрел, тем сильнее злился. Трудно отдохнуть, если ты в ярости.
— Как говорит мой муж, и я с ним согласна, ты очень впечатляюще смотришься по телевизору. А еще он говорит, что мы должны тебя покинуть.
— Да почему же? Он уже намекал на это, но я так и не знаю почему.
— Конечно, знаешь. Мы — арабы, и ты живешь в городе, где нам не доверяют. Ты сейчас находишься на политической арене, где нас не выносят. Мы не хотим причинять тебе вред.
— Каши, да не моя это арена! Я выходу из игры, надоело мне все! Ты говоришь, что в этом городе вам не доверяют? А почему вы должны быть какими-то особенными? В этом городе никому не доверяют! Это город лжецов, зазывал и жуликов, мужчин и женщин, которые карабкаются по спинам других с железными «кошками» на ногах, чтобы подобраться поближе к меду. Они прилипают к чертовски хорошей системе, высасывая кровь из любой жилы, какую только могут обнаружить, и трубят о святом патриотизме своих дел. А страна посиживает и аплодирует им, не зная, чем за все приходится платить! Это не для меня, Каши! С меня довольно!
— Ты расстроен...
— Расскажи мне об этом! — Кендрик бросился к кровати, на которой лежала кипа газет.
— Эван, дорогой, — перебила его арабка с неслыханной до того твердостью, заставив его повернуться к ней с газетами в руках. — Эти статьи оскорбят тебя, — продолжила она, пристально глядя на него темными глазами, — и, по правде сказать, там есть моменты, оскорбляющие нас с Сабри.
— Понятно. — Кендрик спокойно посмотрел на нее. — Все арабы террористы. Уверен, это напечатано самым жирным шрифтом.
— Именно.
— Но к вам это не относится.
— Нет. Я сказала, что ты будешь оскорблен, однако это слово недостаточно сильное. Ты будешь в ярости. И все-таки, прежде чем решишь совершить что-либо бесповоротное, выслушай, пожалуйста, меня.
— Да что же это, Каши, ради всего святого?
— Благодаря тебе мы с Сабри посетили ряд заседаний твоего сената и твоей палаты представителей. Даже были удостоены чести присутствовать в твоем Верховном суде и слушать судебные споры.
— Все эти заведения не исключительно мои. Ну так что же?
— То, что мы видели и слышали, замечательно. Вопросы государственной важности, даже законы, открыто обсуждаются не просто депутатами, но и учеными мужами... Ты видишь плохие стороны, пагубные стороны, несомненно, в том, что ты говоришь, есть правда, но разве нет там и другой правды? Мы наблюдали много мужчин и женщин, которые страстно и смело отстаивают то, во что они верят, не боясь, что их будут избегать или заставят замолчать.
— Избегать их могут, но замолчать не заставят. Никогда.
— И все же они ведь действительно рискуют ради своего, дела, часто очень сильно рискуют?
— Ну да, черт побери. Они раскрываются.
— За свои убеждения?
— Да... — Кендрик подождал, пока слово растворится в воздухе. Цель Каши Хассан была ясна; это было и предупреждение ему в минуту всепоглощающей ярости.
— И потом, в «чертовски хорошей системе», как ты ее назвал, есть ведь и хорошие люди. Пожалуйста, помни об этом, Эван. Не унижай их.
— Чего-чего не делать?
— Я плохо выразилась. Прости. Мне надо идти. — Каши быстро вышла из комнаты, затем обернулась, стоя в дверях. — Умоляю тебя, дорогой Эван, если от злости ты решишься на что-то радикальное, во имя Аллаха, позвони сначала моему мужу или, если хочешь, Эммануилу... Без предубеждения, однако. Я люблю нашего еврейского брата так же, как и тебя. Правда, у мужа отношение в чем-то более сложное...