— Господи, и ты оттуда? — спросил он грубовато, наивным голосом.
— La Legion etrangere!
[73]
«Легион — наша отчизна»!
— Не может этого быть!
— Может, просто мы ведь себя не афишируем. Нам тут все дико завидуют — мы были лучшими, и нам за это хорошо платили, хотя эти люди все равно наши братья. Они тоже солдаты!
— Когда ты ушел из Легиона? — спросил Борн, чувствуя, что могут возникнуть некоторые сложности.
– А-а , девять лет назад! Меня выкинули прямо перед повторным призывом из-за избыточного веса. Они были правы, и, возможно, спасли мне жизнь. Я капрал, родом из Бельгии.
— Меня уволили месяц назад, хотя мой контракт еще не закончился. Все из-за нескольких ранений во время нашей операции в Анголе, да еще они выяснили, что мне лет больше, чем указано в документах. А они не платят тем, кто подолгу лечится.
Как же просто он находил нужные слова.
— Ангола? Мы и там побывали? О чем только думают на набережной д’Орсе?
— Не знаю. Я солдат, выполняю приказы и не задаю вопросов о том, чего все равно не смогу понять.
– Сиди! У меня сейчас почки взорвутся. Я быстро. Может, у нас найдутся общие знакомые… Не подозревал, что мы успели и до Анголы добраться.
Джейсон оперся локтями о выпуклую стойку бара и заказал une biere,
[74]
радуясь тому, что бармен слишком занят, а музыка слишком громкая, чтобы он смог подслушать их разговор. Кроме того, Борн был бесконечно благодарен Святому Алексу Конклинскому, который всегда говорил агентам, что «сперва нужно испортить отношения с тем, кого хотите завербовать, и только после этого стараться их наладить». Его теория утверждала, что переход от враждебности к приветливости гораздо надежнее, чем обратный. Борн с удовольствием выпил свое пиво. В «Сердце солдата» у него теперь появился друг. Это была случайность, незначительный эпизод, но он мог сыграть определенную роль в будущем.
Мужчина в безрукавке возвратился, его массивная рука за плечи обнимала молодого человека лет двадцати, среднего роста и комплекцией напоминавшего сейф; он был одет в армейскую куртку американского образца. Джейсон начал было вставать со стула.
— Сиди, сиди! — крикнул его новый друг, подавшись вперед, чтобы его было слышно — вокруг гомонила толпа и громко играла музыка. — Я привел нам девственницу.
– Что?
— Уже забыл? Он собирается поступить на службу в Легион.
— А, вот ты о чем, — засмеялся Борн, чтобы скрыть свою неосведомленность. — Я не думал, что в таком месте…
— В таком месте, — вмешался обладатель футболки без рукавов, — можно встретить любого человека. Я подумал, что ему стоит с тобой переговорить. Он американец, и его французский довольно grotesque,
[75]
но если будешь говорить не очень быстро, он тебя поймет.
— Это ни к чему, — произнес Джейсон по-английски с легким акцентом. — Я вырос в Нёфшателе, но провел несколько лет в Штатах.
— Рад эта слышать, — речь американца с головой выдавала выходца Южных штатов; он простодушно улыбнулся, настороженно, но без страха глядя на собеседников.
— Тогда начнем, — по-английски с сильным акцентом сказал бельгиец. — Меня зовут… Моррис — отличное имя, не хуже других. А этого моего молодого приятеля зовут Ральф, во всяком случае, он так сказал. А как твое имя, мой раненый герой?
— Франсуа, — отозвался Борн, который в этот момент думал о Бернардине и том, насколько успешно тот справляется со своей миссией в аэропортах. — И никакой я не герой — мои враги умирали слишком быстро… Заказывайте выпивку, я плачу.
Они так и сделали, и Борн заплатил, судорожно соображая и пытаясь вспомнить то немногое, что ему было известно о французском Иностранном легионе.
«Как же легко дались первые слова», — подумал Хамелеон.
— Почему ты решил записаться в Легион, Ральф?
— Решил, что это будет для меня правильнее всего — исчезнуть на несколько лет, минимум на пять.
— Если сможешь хотя бы первый год продержаться, mon ami , — вставил бельгиец.
— Моррис прав. Слушай то, что он говорит. Офицеры там строгие и жестокие…
— Все они французы! — добавил бельгиец. — Не меньше девяноста процентов. Только один иностранец из трех сотен дослуживается до офицерских погон. Так что не питай иллюзий.
— Но у меня хорошее образование. Я инженер.
— Значит, будешь строить хорошие нужники на территории лагеря и проектировать отличные дырки для засранцев во время сражения, — хохотнул Моррис. — Скажи ему, Франсуа. Объясни, как там обращаются с учеными.
— Те, у кого есть образование, в первую очередь должны уметь драться, — сказал Борн, надеясь, что он прав.
– Святая правда! — воскликнул бельгиец. — Потому что их образованность будет вызывать подозрения. А не будут ли они слишком много думать? Не будут ли они думать, когда им платят только за то, чтобы они выполняли приказы?.. Нет, mon ami , я бы не стал выпячивать свою erudition.
[76]
— Пусть она проявляется постепенно, — добавил Борн. — Показывай ее, когда она кому-то понадобится, а не когда ты захочешь ей похвастать.
– Bien!
[77]
— закричал Моррис. — Он знает, что говорит. Настоящий legionnaire!
[78]
— Ты умеешь драться? — спросил Джейсон. — Сможешь убить человека?
— Я собственными руками убил свою невесту вместе с ее двумя братьями и кузеном — я их зарезал. Она трахалась с одним банкиром из Нешвилла, а они ее покрывали и получали за это много денег… Да, я могу убивать, господин Франсуа.
"Облава на сумасшедшего убийцу в Нешвилле
Подающий большие надежды молодой инженер
скрылся от полиции"
Борн вспомнил заголовки газет всего лишь недельной давности, и пристально посмотрел в лицо молодого американца.
— Ты создан для Легиона, — сказал он.
— Если надо будет замолвить словечко, господин Франсуа, могу я упомянуть вас?
— Это не поможет тебе, парень, а только навредит. Если на тебя станут давить, просто расскажи правду. Это и будет твоей рекомендацией.
– Aussi bien!
[79]
Он знает законы Легиона. Они стараются не брать маньяков, но если что, они… как это сказать, Франсуа?
— Полагаю, закроют глаза.
– Oui.
[80]
Они закроют на что-то глаза, если есть…