Он остановился в Белене, чтобы позавтракать кофе и pastel de nata
[31]
в кафетерии Антига. Он съел три пирожных и выкурил сигарету. Теперь, будучи наконец чистым и сытым, он с удовольствием подумал о работе.
В МПЗГ он служил уже два с половиной года и ни разу не пожалел о своем выборе. Первый год он прослужил в Главном управлении, где и доказал начальству свой природный дар к этой деятельности. Им даже не пришлось обучать его вербовке информаторов. Он сам знал, как это делать. Выведав грешки у человека, он намекал ему, что МПЗГ заинтересовано в сотрудничестве с ним и за это спасет его от ареста и заключения в страшную тюрьму Кашиаш. Его удивляло, что самым действенным орудием стало его обаяние. Он-то считал, что напрочь лишен обаяния, но, сам того не подозревая, многое перенял у старшего брата Педру. Теперь в своей новой должности он мог использовать то, чему раньше был только свидетелем. Улыбкой он располагал к себе людей.
Когда он улыбался, его зеленовато-голубые, обрамленные длинными ресницами глаза загорались, усы придавали ему благодушие, а тонкие редеющие волосы — мягкость и деликатность. Он не презирал людей, ему нравилось быть всеми любимым. Он только из кожи вон лез, стараясь убедить начальство, что за его лощеной, тщательно продуманной внешностью скрываются неутомимая настойчивость, суровость и страсть докапываться до истины.
Мануэл попросил бармена завернуть ему с собой шесть пирожных, погасил сигарету и поехал в тюрьму Кашиаш.
В первый год службы в управлении ему особенно хорошо удавалось выискивать инакомыслящих в университете. Это оказалось легче, чем он предполагал. В университете учился его брат, он со многими был знаком, и дом постоянно наводняли его приятели. Мануэл слушал разговоры, записывал имена и намечал кандидатуры. После чего начинался процесс вербовки. Таким образом, к концу 1963 года он составил досье на двух профессоров, выгнанных с работы, а также на восьмерых студентов, чье будущее в результате было закончено, не успев начаться. На начальство это произвело впечатление.
Отец, правда, желал, чтобы с его помощью были выявлены профсоюзные активисты и коммунисты на его заводах, и был очень раздосадован, что там деятельность Мануэла оказалась не столь успешной.
Мануэла перевели в следственный отдел тюрьмы Кашиаш, куда новая власть бросала политических. Чтобы вербовать этих людей, требовались иные, более тонкие методы, поскольку подпольные коммунистические ячейки угрожали не просто правительству, но самим устоям государства.
Первые месяцы работы в тюрьме Мануэл посвятил оттачиванию мастерства допроса — отчасти на практике, но главным образом наблюдая за работой более опытных следователей с помощью недавно установленной новинки — двойного зеркала. Это зеркало приводило Мануэла в восторг. Он часами сидел перед ним, в то время как по другую его сторону, часто в непосредственной близости от него, находился допрашиваемый. Ему нравилось наблюдать за человеком, оставаясь при этом невидимым. Удовольствие, которое он при этом испытывал, было ни с чем не сравнимо — острое, почти как оргазм.
Он учился ломать волю арестанта. Самым распространенным методом было сочетание двух пыток — лишения сна и избиения. Было специальное устройство, подающее звуковые сигналы, отчего арестант в течение нескольких суток не мог уснуть. Использовался и старый проверенный способ, так называемый метод статуи: заключенного заставляли стоять на кончиках пальцев, опираясь спиной о стену. Это также сочеталось с регулярными побоями.
Мануэл поставил машину у тюремной стены. Надел пиджак, взял портфель и сверток с пирожными, предъявил охраннику пропуск и прошел через внутренний двор в следственный отдел. В офисе его уже ждал Жорже Рапозу, толстяк из Калдаш-да-Раинья двадцати одного года. Жорже был агентом второго класса. Сейчас он беседовал с другим агентом, обсуждая английскую группу «Битлз» и их новый хит «Не могу купить твою любовь». Жорже переводил слова на португальский, но при виде Мануэла сразу же замолчал. Его собеседник, торопливо пробормотав «добрый день», ретировался.
— Чего это он? — удивился Мануэл, кладя портфель и сверток с пирожными. — Думаю, мы еще не дошли до того, что надо докладывать, кто какую музыку слушает.
Жорже, глядя на пирожные, пожал плечами и, закурив, принялся играть с коробком спичек на столе.
— Итак, тебе нравятся «Битлз», — сказал Мануэл.
— Ясное дело, — сказал Жорже и, откинувшись на спинку кресла, выпустил в потолок струйку дыма.
— «Она меня любит, йе-йе-йе», — пропел Мануэл по-английски, чтобы показать, что он тоже не лыком шит.
— Она тебя любит, — сказал Жорже.
— Что?
— Она тебя любит, йе-йе-йе, а не меня.
Буркнув что-то, Мануэл сел за стол и оперся на него обеими руками. Жорже пожалел, что поправил его: еще разозлится и не угостит пирожными.
— Ну, что у нас сегодня? — осведомился Мануэл.
Жорже вновь сунул сигарету в рот и заглянул в бумаги.
— Все та же Мария Антония Мединаш, — сказал он и моментально понял, что угадал, с чего начать.
— A-а, да, — сказал Мануэл и нахмурился, точно припоминая, — девушка из Ригенгуша…
— Блондинка… с голубыми глазами.
— А я думал, что там одни арабы, — сказал Мануэл.
— Только не она, — сказал Жорже и облизнулся.
— Ладно, заткнись и съешь пирожное, — сказал Мануэл.
Жорже развернул кулек и взял два пирожных.
— Вкуснота. Легкий запах корицы в нашем офисе не помешает.
— Пусть приведут эту Мединаш, — сказал Мануэл.
Жорже потянулся к внутреннему телефону.
— Хочешь поговорить с ней или…
— Нет, только понаблюдаю, — сказал Мануэл.
Девушка стояла в комнате для допросов. Жорже поставил ее поближе к зеркалу. Мануэл вглядывался в ее лицо, осунувшееся от бессонницы. Голубые глаза припухли и ввалились. Яркая лампа заставляла ее часто моргать. Волосы девушки уже лоснились от грязи. Она была напугана, но старалась этого не показывать. Мануэл испытывал к ней жалость, смешанную с восхищением. Она стояла расправив плечи, в узкой серой кофточке, обтягивающей высокую грудь; юбка на ней была длинная, по щиколотку, а туфельки легкие, черные, аккуратные. Она была стройная и, несмотря на немытые волосы, производила впечатление чистоты.
Жорже начал все с тех же, уже набивших оскомину вопросов. Он допытывался, как к ней попали экземпляры коммунистической газеты «Аванти», обнаруженные в ее вещах при посадке на паром в Каиш-ду-Содре. Она отвечала все то же — что ничего не знает, что пачку газет взяла по ошибке. Нет, никто ей их не давал. Никаких имен она не знает. Где и кто печатает газету, тоже не знает. И не знает, где они ее хранят.
Жорже мучил ее часа два. Она стояла на своем. Когда он не знал, о чем еще ее спросить, то бил по щекам, заставлял делать приседания, пока она не начинала плакать. На третьем часе допроса он отправил ее обратно в камеру.