Выйдя от врача, я проверил свою залатанную челюсть, выпив кофе и неожиданно понял, что вижу перед собой здание Национальной библиотеки. Войдя и побродив между стеллажами, я добрался до отдела психологии. Валентина я увидел сначала со спины — в глаза бросилась кудрявая шевелюра. Значит, из камеры он вышел. Недолго же он там пробыл, подумал я. Я сел рядом с ним. Он бросил на меня рассеянный взгляд, но тут же подобрался насторожившись.
— Книжками интересуетесь, инспектор?
— Мне нравится Жозе Сарамагу.
— Серьезно? Вы не перестаете меня удивлять!
Он криво усмехнулся. Я кивком указал ему на дверь, и мы вышли из библиотеки. Сели на пластиковые стулья возле кафе. Он заказал bica. Я ограничился на этот раз стаканом воды. Он попросил у меня сигарету. Я угостил его.
— Ну, как подвигается расследование, инспектор?
— Меня сняли с этого дела.
— Так вам просто поболтать со мной захотелось?
— Эти несколько дней дались мне нелегко.
— Но вы-то не в клетке находились!
— Я не хочу сказать, что для вас это было сплошным удовольствием.
— Да уж.
— В моем доме учинили разгром.
— Не я же это сделал!
— Нет, служба по борьбе с наркотиками.
— Акулы жрут даже своих собратьев.
— Кто, по твоему мнению, тут подсуетился?
— Откуда мне знать? Сыщик-то вы.
— А как вышло, что последние три-четыре ночи ты провел в клетке?
— Вы меня туда сунули.
— Ну а кто дал мне твой телефон?
Он отпрянул, стукнувшись затылком о спинку пластикового стула:
— Вы умнее, чем кажетесь, инспектор.
— Я и бороду носил, чтобы не выглядеть слишком уж умным.
— Ну, теперь ясно.
— Не догадываешься, какое до тебя дело этому доктору Оливейре?
— Странно, если это так.
— До пожара в твоей студии я потрудился заглянуть в твои банковские счета, — соврал я.
— Любознательный вы, инспектор.
— Среди них я не обнаружил ни ссуды, ни выплат по кредиту.
— Ну и что вы этим хотите сказать? Что оборудование купил мне доктор Оливейра? Если вы так подумали, то вы сумасшедший.
— В самом деле? — только и сказал я, после чего ушел, оставив ему деньги за bica и бутылку воды.
Я позвонил Карлушу, занимавшемуся опросами людей на автобусной остановке.
— Две женщины видели эту машину возле школы. Она стояла с работающим двигателем минут пять-десять.
— Дожидалась выхода учеников из школы?
— Похоже на то.
— А теперь я собираюсь побеседовать с барменом «Белла Италия». Что нового насчет Шеты?
— Глухо, — сказал Карлуш. — С сержантом я больше насчет Валентина беседовал.
— Я только что виделся с ним.
— Ясно. Сержант, кстати, сказал, что вас разыскивал некий Жоан Жозе Силва.
— На службе разыскивал?
— Да.
— Он что-то просил передать?
— Силва говорит, что от Лоуренсу Гонсалвеша по-прежнему ни слуху ни духу. Кто это такой и что это значит?
— Не знаю. Но похоже, имя это меня начинает преследовать.
37
Пятница, 12 июня 199…
Пансион «Нуну», Руа-да-Глория.
Лиссабон.
До чего же докатились современные девушки! До чего докатилась эта девушка! И как только может происходить подобное, господи ты боже! Последние слова Мигел произнес вслух, но не настолько громко, чтобы тот, кто находился в соседней комнате и за кем он следил через двойное зеркало, мог его услышать и различить в его голосе похоть.
История этого порока была долгой и непростой. Но теперь с блядством покончено. И остается только удивляться, как быстро оно наскучило ему. Общение с проститутками — это как препарирование трупов. Это не для него.
Он устал от калейдоскопа имен, от всех этих Терез, Фатим, Марий. Он думал, что излечился, но потом понял, что тяга к чему-то неизведанному, недоступному все еще живет в нем.
Он сказал Жорже, чтобы тот не присылал ему больше девушек. Но у Жорже в запасе оказалось нечто особенное. Мигелу было интересно, но сделать это можно было, только придя к нему в пансион.
И он пришел в пансион в пятницу в обеденное время. Когда это было? Кажется, несколько лет назад… Жорже пригласил его в тот номер, рассказал о двойном зеркале и оставил одного. Горло сжала привычная спазма, и он ущипнул себя за шею.
Поднял зеркало — и вот оно, пожалуйста: известный лиссабонский архитектор, которого он знал, с девкой, совсем молоденькой. Архитектор прижимал ее к умывальнику.
Наблюдая, он вдруг испугался: почудилось, что смотрит на них не через зеркало, а в окно. Но тут же увидел, что накрашенные глаза девки устремлены не на него, а куда-то в пространство. Конечно. Все правильно. Можно представить, какой поднялся бы визг, если бы они увидели заглядывающую к ним лысую голову! Но они, как ни в чем не бывало, продолжали заниматься своим делом. А он, корчась на кровати, не отрывал от них взгляда, пока архитектор не кончил.
Он смотрел как зачарованный, пока они не упали на постель и архитектор не скинул с себя девушку. Он вздрогнул, лишь когда тот, подойдя к зеркалу, стал изучать в нем свое отражение, а потом принялся намыливать и тереть свой натруженный член. Он тер и тер его, усердно, сжав зубы и оскалившись. А Мигел оказался как бы участником действия. Он следил, как тот одевается, как одергивает на себе рубашку, торопясь принять свой обычный вид, как бросает деньги девушке, — много, слишком много денег он ей бросил, а та даже не шелохнулась. Архитектор вышел, закрыл за собой дверь. Он спускался, грохоча по деревянным ступеням лестницы, а сердце у Мигела все еще сильно билось. Он сжал руками затылок, потеребил шею, плечи.
Девушка все лежала неподвижно, уткнувшись лицом в подушки. Потом протянула назад руку. Мелькнуло трогательное детское колечко на среднем пальце. Девушка сунула руку в промежность и, словно занозу, вытащила оттуда презерватив.
С тихим стоном толстяк уперся головой в колени. Мигел увлекся. Он чувствовал, что именно здесь кроется источник наслаждения: ему понравилось подглядывать. Узнавать о людях то, что никому, кроме него, не известно.
А потом он увидел здесь эту девушку.
Жорже оказался прав. Она была не похожа на других. Она была «особенной». Она сидела голая и смотрела в зеркало. Ему нравилось ее лицо, нравилось, как она смотрит в зеркало; большие голубые глаза, взгляд, такой удивительно невинный и открытый, устремленный в пространство. Она словно что-то искала в том, что делала. Пробовала вновь и вновь.