— Согласился?
— Ага…
— Подходящий?
— Немного смышленнее того.
— Смотри!
— Я ему показал все.
— Когда решили?
— Завтра, часов в девять-десять.
— Хорошо. В двенадцать жди меня в сквере против почты.
— Угу… — сказал парень.
Икрам-ходжа громко вздохнул, спрятал платок, встал и отправился домой.
Когда он прошел через ворота и зашагал по затененному тротуару, его стал нагонять Наруз Ахмед. Он следовал по стопам старика с той поры, как тот вышел со двора на улицу Трех тополей, и не упускал его из виду ни на минуту,
Наруз Ахмед был твердо уверен, что это и есть Икрам-ходжа. Фотоснимок, показанный Керлингом, полностью совпадал с оригиналом.
Выбрав подходящий момент, когда вблизи не оказалось пешеходов, Наруз Ахмед поравнялся со стариком и, протянув ему четки, проговорил:
— Достопочтенный Икрам-ата, это вы обронили?
Старик впился в незнакомого человека глазами, точно сверлами, взял четки, посмотрел на них и ответил:
— Да, я. Но их должно быть пятнадцать.
— Три остались у вашего далекого друга.
— Не теряй меня из глаз. Иди за мной. Дом, в котором я…
— Принадлежит вашей сестре, — прервал его Наруз Ахмед. — Знаю. Скажите, в какое время зайти?
— Как только стемнеет. Калитка будет открыта. Я встречу тебя.
— Хоп! — заключил Наруз Ахмед и быстро пошел вперед.
9
Телефон на столе зазвонил. Офицер Токандского горвоенкомата укоризненно взглянул на него, снял трубку и, продолжая просматривать раскрытую папку, рассеянно сказал:
— Подполковник Халилов слушает.
— Здравствуй, Саттар. Это я, Шубников.
Папка с шумом захлопнулась, и смуглая рука машинально придвинула аппарат поближе.
— Леонид Архипович! Где же ты пропадал? А я звоню, звоню… Ты мне нужен позарез…
— И ты мне тоже…
— Правда?
— Ну да… Заходи сейчас же, если не очень занят…
— Сейчас буду… Как штык!
Халилов быстро собрал со стола бумаги, папку, запер ящики, застегнул ворот гимнастерки и вышел…
Он шел по городу и думал: зачем он понадобился Шубникову. Халилов любил этого человека еще с тех старых времен. И не только потому, что Шубников спас ему жизнь, когда он, Саттар, волочился, привязанный к конскому хвосту, по пыльной кишлачной улице. Уж если вспоминать, то надо начать с того, что именно Шубников помог ему спасти Анзират.
Но нет, не только из простой благодарности полюбился Халилову этот низкорослый, смуглый малоразговорчивый человек с теплыми карими, в паутинке морщинок глазами. Саттар по-сыновьему любил его и за то, что Архипыч был прост, любил слушать людей, всегда твердо держал слово, и за меткий быстрый ум, и за душевность, нисколько не ослабляющую твердость характера.
Шубников встретил своего приятеля у входа в здание городского отдела.
— Говоришь, позарез? — напомнил он с добродушной улыбкой и, взяв гостя под руку, повел мимо вахтера в кабинет.
— Да, Леонид Архипович, вот так… — и Халилов провел ребром ладони по горлу. — Я звонил позавчера, вчера, сегодня…
На письменном столе были разложены толстые, аккуратно переплетенные папки с закладками между страницами. На допотопном, внушительном несгораемом шкафу стоял синий кувшин с водой, обернутый мокрым полотенцем. Дюжина жестких стульев чинно выстроилась вдоль двух стен. Над столом висел портрет Дзержинского, а под ним — карта области.
Шубников усадил гостя за шаткий столик, приткнувшийся к большому письменному, как лодочка к пароходу, и уселся напротив.
Халилов развернул носовой платок, вытер влажное лицо.
— Жарко…
— Тебе-то стыдно роптать, — пожурил его подполковник. — Пора привыкнуть. На что я, уралец, и то терплю.
Халилов усмехнулся.
— Во-первых, ты почти такой же уралец, как и я, а во-вторых, тебе известно, у человека уж такой характер: холодно — недоволен, жарко — тоже недоволен.
— Это верно, — согласился Шубников, закурил и протянул папиросы гостю. — А зачем я тебе так срочно понадобился?
Халилов жадно затянулся, заерзал на стуле и сказал:
— Ты помнишь тот проклятый эмирский клинок?…
— Из-за которого погиб твой тесть Максумов? — перебил его Шубников.
— Вот, вот… Он самый… Ведь он попал ко мне.
Брови Шубникова приподнялись. Он привалился грудью на столик и удивленно спросил, глядя в глаза приятеля:
— К тебе? Первый раз слышу!
— Как-то не пришлось рассказать…
— Погоди, погоди… Если мне не изменяет память, этим клинком завладел Наруз Ахмед и увез его на ту сторону.
— Точно. А три года назад клинок пожаловал из Ирана в Узбекистан и попал в мой дом. Тесен мир!
Шубников, покрутив седеющей головой и помолчав немного, потребовал:
— А ну, выкладывай все, да поподробнее!
Халилов охотно рассказал. Клинок подарил ему его дружок, офицер запаса Садыков. И подарил, вернее, не ему, а сыну после успешных вступительных экзаменов в университет. Клинок этот Садыков притащил из Ирана, где ему довелось быть в качестве переводчика. Он выменял его на клыч, тоже неплохой, у иностранца, представителя большого телеграфного агентства.
— Как только сын явился с клинком домой, я сразу узнал его, — закончил Халилов. — Такую штуку трудно забыть.
— Погоди… Этого мало. Мне помнится, что ты видел этот клинок до того, как он попал к старику Максумову и к Нарузу Ахмеду. Ты, кажется, говорил мне что-то…
— Точно, говорил. У тебя хорошая память, Леонид Архипович.
Шубников усмехнулся:
— Была бы хорошая, так не расспрашивал бы. Напомни-ка, дружище, всю эту историю. Ты видел клинок раньше?
— Видел и не раз. Тут любопытная история. Как ты знаешь, я рано осиротел. К десяти годам остался один на белом свете: отец кузнечил на бухарском базаре, повредил себе руку и, как я теперь понимаю, умер от заражения крови. Через год погибла мать с сестренкой при какой-то эпидемии. Знал я, что есть у меня дядя по матери, но где он живет — не мог вспомнить. И вот десяти лет я пошел батрачить. Хлебнул… Года через два я попал в дом Ахмедбека. Не скажу, что жилось мне у него хуже, чем у других. Это было бы неправдой. Жилось даже получше. Но это не по причине ангельской доброты Ахмедбека. В его бухарском доме всем хозяйством заправлял некий Бахрам. Проворный человек. Он ухитрялся совмещать обязанности и управляющего, и казначея, и телохранителя бека. Со мной был строг, но, как говорится в книгах, справедлив.