– Агаша не поверит, что я вот так запросто с вами разговариваю… – Пронин начал с любезностей.
Утесов держался очень самоуверенно, даже несколько развязно. Бравировал своей хрипотцой, южным говором.
– Агаша – это что за зверь?
– Моя домработница.
– Тогда спасибо за комплимент.
– Леонид Осипович, дорогой вы наш, у нас к вам очень и очень важное дело.
– Я вас слушаю, товарищ майор.
– Меня зовут Иван Николаевич. Завтра на вашем концерте будут интересные люди. – Пронин протянул Утесову пачку фотографий. – Швейцарский дипломат Малль, посол Швейцарии в СССР Хармиш с супругой, два человека из их окружения и несколько наших сотрудников, включая вашего покорного слугу. Но это не главное. Вы знаете, что сейчас на водах отдыхает товарищ Берия. Так вот, он тоже будет на концерте.
Утесов и глазом не моргнул:
– Мне не впервой выступать перед вождями.
– Вы меня не поняли, Леонид Осипович. Возможны серьезные провокации. Крайне серьезные.
– Мое дело – петь, несмотря ни на какие провокации.
– Но надо быть готовым к худшему. Мы сделаем все для того, чтобы предотвратить возможный теракт, но мы не всесильны. Вы выступали на фронте, под бомбежками, поэтому, я уверен, вы понимаете, что война может продолжаться еще долго. И нужно научиться побеждать врага, предвидеть возможные провокации.
Утесов устало откинулся на спинку кресла. На коленях у него лежала новенькая фетровая шляпа. Пронин машинально посмотрел на манжеты его сорочки: артист пользовался серебряными запонками…
– Иван Николаевич, дружище, я на сцене не первое десятилетие…
– Я знаю, Леонид Осипович.
– И всю войну мне приходилось давать концерты в опасной обстановке, когда нужно было быть готовым к немедленной эвакуации. Я привык сотрудничать с вашим братом. Мое дело – вести концерт. А что касается вопросов безопасности, здесь банкуете вы. Идет?
– Идет. Но и вы, Леонид Осипович, должны нам помочь. – Пронин протянул Утесову план концерта. Репертуар, набор реприз, схема зрительного зала с указанием мест и почти всех зрителей, которые их займут.
Утесов быстро просмотрел эти бумаги и, поморщившись, сказал:
– Ну, дружочки мои, это уже не концерт. Я же не дрессированная обезьяна, чтобы повторять все ваши движения. У нас эстрадный оркестр, мы ориентируемся по настроению публики, я ведь зачастую и сам не знаю, какую песню мы споем следующей. Не могу я вот так, по бумажке, играть для людей… Я же все-таки из Одессы…
«Ох уж эти артисты! Этот будет долго ломаться», – подумал Пронин.
– Не можем мы, Леонид Осипович, пустить концерт на самотек. Не можем. Речь идет о жизни зрителей. Придется вам на сей раз наступить на горло собственной песне…
– Может быть, вы, товарищ майор, и споете? Для обеспечения стопроцентной безопасности, а?
– Поймите же, террористы могут разнести весь Зеленый театр, и тогда погибнут люди. Криминалистам придется опознавать останки швейцарского посла и его коллеги из ООН. Под угрозой жизнь товарища Берия. Вы этого хотите?
Утесов упрямо сжал кулаки:
– Какие у вас полномочия?
– Если угодно, товарищ артист, я дам вам московские телефоны, по которым вы сможете позвонить и проверить мои полномочия. «Еще немножко поломается и капитулирует», – подумал Пронин.
И он оказался прав. Спустя час собеседники душевно беседовали за чашечкой чая.
– Вы знаете, Иван Николаевич, когда дядя Ледя выступал перед красноармейцами, ездил со своей бандой в действующую армию, всегда возил с собой целый воз с костюмами. Это было опасно при обстрелах, но я человек упрямый. Перед солдатами мы выступали при полном параде – как в лучшем зале Ленинграда или Москвы. Вы понимаете, бойцы должны были почувствовать себя в сказке, в кинокомедии про веселых ребят. Тут чистота воротничка играет не последнюю роль! Дядя Ледя это знал назубок!
– Перед Маллем, Леонид Осипович, вы тоже будете выступать при полном параде. И дадите джазу!
– Что вы такое говорите, товарищ Пронин, где джаз? Какой джаз? Мы исполняем патриотические матросские вальсы!
Пронин усмехнулся:
– Нет уж, дорогой наш артист, вы до конца дней будете посланцем джаза в СССР!
– Я, Иван Николаевич, смерти не боюсь уже давно, – говорил Утесов, растягивая гласные, – я ведь еще в тридцатых годах жил в Питере, на улице имени поэта-самоубийцы Маяковского. Но знаете, когда смерть стала мне совсем смешна?
– После войны?
– Да. Это случилось во время моего первого послевоенного приезда в Одессу. Месяц назад. Я давал концерт в клубе черноморцев. Он прошел на ура! Соскучились одесситы по веселой песне. Выхожу с черного хода и сажусь в авто. И вдруг! Подбегает к машине женщина-одесситка с ребеночком годиков пяти-шести. Я настоящих одесситов за версту узнаю. Хватает она, значит, за ручку дверь моей машины и рвет на себя что есть сил. Я смотрю на женщину, она смотрит на меня, что-то прикидывает, потом толкает вперед сынишку и громко так говорит ему: «Смотри, Сеня, это Утесов! Когда ты станешь большим, он уже умрет!» Я, как вы понимаете, так и окаменел. А она преспокойно закрывает дверь и неспешно уходит.
Пронин улыбнулся и покачал головой.
– Так что, – продолжал Утесов, – я, скорее всего, в Одессу больше не ездок. И еще. Я твердо решил прожить лет если не до ста, то уж до восьмидесяти – точно! Хочу сначала дожить до коммунизма, а там уж все будет по потребностям, включая здоровье. И мы сможем прожить столько, сколько влезет. Так что сделаю я все, что вы просите. А ну, как эта мамаша окажется права, и я не доживу до того времени, когда Сеня станет большим?
– Ну что же, Леонид Осипович. Я тоже могу вам рассказать одну историю. Не так давно я услышал одесский анекдот о своей собственной смерти.
– И от кого же?
– От одного писателя. А он его услышал от своего читателя…
– О, товарищ майор, вы так популярны в литературных кругах!
Пронин грустно улыбнулся.
– И что же это за «смерть»? Уверен, самая героическая.
– Увы. Но начну по порядку. В некоем году был арестован одессит за анекдоты про товарища Сталина. Все чин чином – приводят его на допрос. Сотрудник органов требует повторить злосчастные шутки. Одессит наклоняется к нему и шепчет на ухо: «Шу-шу-шу…» Сотрудник заливается смехом, не может остановиться и… умирает.
Одессита ведут к начальнику отдела. Тот смотрит грозно на вошедшего арестованного и приказывает: «Говорите все, иначе расстрел!» Одессит наклоняется к нему и снова шепчет: «Бу-бу-бу…» Начальник отдела заливается смехом и… тоже умирает.
Руководитель областного ведомства, которому доложили о произошедшем, поразмыслив, отдает приказ: «Расстрелять без суда и следствия». Одессита ведут на расстрел, но уже у самой стенки начальник расстрельной команды говорит ему: «Знаешь, до нас дошли слухи… Ты по секрету скажи мне: ну, что ты там рассказывал». Приговоренный к расстрелу наклоняется к нему и шепчет на ухо: «Шу-шу-шу»… Начальник расстрельной команды заливается смехом и… умирает.