Он шел к своей прежней квартире у железной дороги. Улица выглядела так, словно за время его отсутствия ничего на ней не белили и не ремонтировали. Похоже, ее даже не подметали. На углу, у булочной, он увидел очередь, хотя та была закрыта.
Ключ у него остался, и он вошел.
Поднимаясь по лестнице, почувствовал страх. Он не желал застать ее с мужчиной. Но предупреждать о своем появлении, чтобы она ждала его и никого в этот вечер не приглашала, ему тоже не хотелось.
Он постучал.
— Кто там?
От звука ее голоса у него на глаза не навернулись слезы.
— Свои, — сказал он хрипло и открыл дверь.
Она стояла у плиты с кастрюлькой в руке. Увидев его, выронила кастрюльку — молоко разлилось, — и закрыв рот руками, тихо вскрикнула.
— Это же я, — сказал Григорий.
На полу у ее ног сидел маленький мальчик с оловянной ложкой в руке. По-видимому, он только что стучал ложкой по пустой жестянке. Он посмотрел на Григория долгим испуганным взглядом — и расплакался.
Катерина подхватила его на руки.
— Ну не плачь, Вова, — сказала она, качая его. — Не бойся. Это твой папа.
Григорию не хотелось, чтобы Вовка считал его папой, но сейчас было не лучшее время, чтобы спорить. Он затворил за собой дверь, обнял их и поцеловал: сначала малыша, потом Катерину — в лоб.
Потом отступил на шаг и внимательно на них посмотрел. Она уже не была той круглолицей девочкой, которую он спас от внимания околоточного Пинского. Она похудела, и у нее был усталый, напряженный взгляд.
Как ни странно, ребенок был не очень похож на Левку. Не было у него Левкиной красоты, его обаятельной улыбки. Если уж говорить о сходстве, то Григорий видел такой же внимательный взгляд, когда смотрелся в зеркало.
— Какой красавец! — сказал Григорий, улыбаясь.
— Что у тебя с ухом? — воскликнула Катерина.
Григорий коснулся того, что осталось от правого уха.
— Потерял в сражении под Танненбергом.
— А зуб?
— Вызвал неудовольствие старшего офицера. Но его уже нет в живых, так что в конце концов я остался в выигрыше.
— Теперь ты не так красив.
Никогда раньше она не называла его красивым.
— Да это мелочи. Мне повезло, что жив остался.
Григорий оглядел свою старую комнату. В ней что-то неуловимо изменилось. На полке, где они с Левкой хранили табак и спички, Катерина поместила цветок в горшке, куклу и фотографию Мэри Пикфорд. На окне была занавеска. Она была сшита из обрезков, но у Григория прежде вообще занавески не было. И еще он заметил запах — вернее, его отсутствие — и понял, что обычно в комнате сильно пахло табаком, вареной капустой и мужским потом. Сейчас воздух был свежим.
Катерина вытерла пролитое молоко.
— Теперь Вовка без ужина, — сказала она. — Не представляю, чем его накормить. У меня нет молока.
— Не волнуйся, — Григорий достал из вещмешка колбасу, капусту и банку варенья. Катерина смотрела, не веря своим глазам. — С солдатской кухни, — объяснил он.
Она открыла варенье и дала немного Вовке на ложечке. Он съел и сказал:
— Еще!
Катерина тоже съела ложку и дала еще варенья ребенку.
— Как в сказке, — сказала она. — Столько еды! Сегодня не придется ночевать у булочной.
— Что это значит? — нахмурился Григорий.
— Хлеба всегда не хватает. Как только булочная утром открывается — вскоре все уже продано. Единственный способ купить хлеба — занять очередь с ночи. Если не встанешь в очередь до полуночи — хлеб кончится раньше, чем подойдет твоя очередь.
— О господи… — думать о том, что она спит, сидя на тротуаре, было невыносимо. — А как же Вовка?
— Одна из девчонок-соседок слушает, не проснется ли он, пока меня нет. Но он сейчас спит крепко всю ночь.
Неудивительно, что хозяйка обувного магазина согласилась переспать с ним за хлеб. Пожалуй, он переплатил…
— Тебе удается сводить концы с концами?
— Я на заводе получаю двенадцать рублей в неделю.
Он опешил.
— Но это в два раза больше, чем когда я уезжал!
— Вот только за комнату раньше приходилось платить четыре рубля в неделю, а теперь — восемь. И на все остальное у меня остается четыре рубля. А мешок картошки, который раньше стоил рубль, теперь стоит семь!
— Семь рублей за мешок картошки?! — воскликнул Григорий. — Как же люди живут?
— Голодают. Дети и старики болеют и умирают. С каждым днем становится все хуже, и никто ничего не может поделать.
У Григория заныло сердце. В армии он утешал себя мыслью, что Катерина с ребенком живут получше — у них есть теплый ночлег и достаточно денег на еду. Но оказалось, он обманывал себя. Мысль о том, что она оставляла Вовку одного, а сама сидела ночью у булочной, приводила его в бешенство.
Они сели за стол, Григорий своим ножом порезал колбасу.
— Чайку бы сейчас, — сказал он.
Катерина улыбнулась.
— Я уже с год не пила чаю…
— Я принесу из столовой.
Катерина ела колбасу, и Григорий видел, что ей стоит немалых усилий не набрасываться на нее. Он взял на руки Вовку и дал ему еще немножко варенья. Колбасу такому маленькому давать еще не стоило.
Григорий почувствовал легкость и покой. На фронте эта картина представлялась ему в мечтах: маленькая комнатка, еда на столе, малыш, Катерина. И все сбылось.
— Не так уж трудно этого добиться, — сказал он задумчиво.
— Ты о чем?
— Мы с тобой оба сильные, здоровые, работящие. И мне нужно только вот это: комната, какая-нибудь еда, отдых после рабочего дня. Уж это у нас должно получиться — чтобы так было каждый день!
— Нас предали сторонники Германии при дворе.
— Да ну? Как это?
— Ну, ты же знаешь, что царица — немка?
— Да… — Царь был женат на немецкой принцессе Алисе Гессенской.
— А Штюрмер уж точно немец.
Григорий пожал плечами. У многих русских были немецкие имена, и наоборот: жители обеих стран на протяжении веков постоянно пересекали границы то в одну сторону, то в другую.
— И Распутин тоже стремится к победе Германии.
— Разве? — Григорий подозревал, что этот «старец» в основном стремится очаровывать придворных дам и расширять свое влияние и власть.
— Они там все заодно. Штюрмеру немцы заплатили, чтобы он заморил крестьян. Царь звонит кайзеру Вильгельму — а ведь это его двоюродный брат — и сообщает, куда направятся наши войска. Распутин хочет, чтобы мы капитулировали. А царица со своей фрейлиной Анной Вырубовой — обе они спят с Распутиным одновременно…