Железный человек - читать онлайн книгу. Автор: Андреас Эшбах cтр.№ 36

Допустим, нечаянный удар вытолкнул бы меня прямо под колёса мчащегося автомобиля. Сенсор в кровяном русле, измеряющий концентрацию моего естественного адреналина, по градиенту повышения уровня узнал бы, что я в опасности, и без всякого участия с моей стороны все системы были бы приведены в боевую готовность. Это заняло бы долю секунды – и я получил бы ощущение замедления времени вокруг меня, прежде чем катапультироваться из зоны опасности всего одним нечеловеческим прыжком. Другими словами, я бы просто перепрыгнул через этот рефрижератор. Без сомнения, это было бы волнующее зрелище. Трудно даже представить себе, на какие вопросы это навело бы инспектора Пайнбрука.

С другой стороны, у меня не шло из головы выражение лица водителя рефрижератора. В ту долю секунды, когда я видел его за рулём, он смотрел прямо на меня, выпучив глаза с загадочно ожесточённым выражением.

И я мог бы поклясться, что он был с наушником, какой можно купить для мобильного телефона.

Покушение? Это не имело смысла. Слишком ненадёжно. Слишком безрассудно.

Или кто-то хотел меня демаскировать?

Но для чего?

И Бриджит хочет встретиться со мной…

Я почувствовал, что ничего не понимаю из того, что здесь происходит.

Человеческая потребность в игре и шутке не была бы столь велика, если бы не была основана на природной потребности. Есть большая разница в том, расслабляешь ты привязь или распускаешь её совсем.

Сенека. О душевном спокойствии

Снимая повязки, я невольно вспомнил о докторе О'Ши и о том, что он никогда уже не будет перевязывать меня, а ещё я вспомнил самую первую повязку, которую у меня снимали в состоянии превращения в киборга. Скромная повязка из белого бинта на левом мизинце, но снимать её собралось четверо врачей, и вид у них был такой напряжённый, будто с минуты на минуту перед ними ожидалось явление восьмого чуда света.

Но когда марлю сняли, под ней не оказалось ничего, кроме моего прежнего мизинца, и вид он имел такой же, как и раньше. На какой-то момент я даже забеспокоился, не разочарует ли он их, этих четверых мужчин в белых халатах, но они, наоборот, как оказалось, были в восторге. Не мог бы я его согнуть, мой мизинчик? Спасибо, а теперь снова разогнуть – нет ли какого-нибудь незнакомого ощущения? Нет? Чудесно. Великолепно. Дуэйн, вы просто гигант.

Естественно, мой мизинец ощущался чуточку иначе, но я отнёс это на счёт того, что всё-таки несколько дней он находился в толстой повязке и я не должен был к нему прикасаться. Не удивительно, что у меня было впечатление, будто он стал тяжелее и немного неповоротливее, чем прежде. Правда, что при сгибании он немного попискивал, ну да, но ведь над ним же состоялась какая-никакая операция, ведь так? Я списал это на операцию. А вовсе не на то, что они при этом сделали со мной.

Впоследствии мою левую руку бесчисленное количество раз просвечивали рентгеном, в различных положениях, особенно мизинец, и эти парни в очках, с шариковыми ручками склонялись над снимками, тихо переговаривались и промеряли детали штангенциркулем. Закрепляли сенсоры на моей руке и на мизинце и заставляли проделывать одно и то же движение тысячу раз, и каждое из них порождало каскады дрожащих кривых, которые светились на зелёных экранах или вычерчивались на рулонах ползущей бумаги строчками, похожими на паучьи ножки. Мы сами себе казались невероятно важными – мой мизинец и я.

Так это начиналось. Некоторое время спустя девять мужчин стояли у большого стекла и смотрели, как в облицованное плиткой помещение ввозили десятого из них, в бессознательном состоянии, перевязанного как мумия, с дыхательной маской на лице и дюжинами шлангов и проводов, торчащих из рук и ног, и он был окружён мигающими и пищащими приборами, впившимися в его кровать, как стальные ночные кошмары. И хотя нас отделяло от реанимационной палаты смотровое стекло, мы были в масках, в зелёных операционных робах и бахилах поверх обуви. Один из нас тихо давился позывами к рвоте, но не было видно, кто. Мы не старались выяснить, ибо то, что мы видели, по праву могло вызвать и более сильную реакцию.

Оттого, что у него был один индейский прадедушка из племени кри, – я думаю, по отцовской линии, так что семья была обязана ему своей фамилией Белая Вода, – а во всём прочем он происходил из богобоязненных методистов, Габриель Уайтвотер носил на себе много признаков индейца. Чёрные проницательные глаза, кожа цвета сандалового дерева и чёрные волосы, которые он перед поступлением в корпус морских пехотинцев завязывал в конский хвост, по крайней мере, на старых фотографиях, которые он носил с собой. То, что ему оставил от них парикмахер на опорном пункте, он зачёсывал назад, обильно сдабривая помадой, но я готов спорить, что сейчас он снова бегает в обличье краснокожего на военной тропе. У него было костистое, угловатое лицо и тело, которому как нельзя лучше подходило слово жилистое – он был будто создан для того, чтобы выдерживать нечеловеческие перегрузки, противостоять страшным пыткам, всё скатывалось с него, как с гуся вода. Далёкие предки его, возможно, прокалывали себе щёки и языки, ели галлюциногенные грибы и курили наркотики, а потом доводили себя до транса и измождения на уединённых горах, чтобы познать могущество Маниту, Великого Духа. Габриель дал вспороть своё тело и конечности, промыть сосуды психогенными ядами и антибиотиками, а потом лежал в трансе среди такого нагромождения техники и компьютеров, какое не требуется даже для управления межконтинентальными ракетами, и познал могущество дяди Сэма. И когда снова поднялся на ноги, он стал суперменом.

Ибо произошло невероятное чудо. Через четыре дня Габриель уже самостоятельно подходил к раковине, а через четыре недели бегал. Быстрее, чем когда-либо какой бы то ни было человек.

Мимо бара «О'Флаэрти» я ходил годами, не видя ничего, кроме дома с воротами, на которых были намалёваны музыкальные инструменты. Никогда я не думал, что мне придётся войти сюда. Та часть моей жизни, в которой были пьяные ночи, давно миновала.

Когда я вошёл туда в этот пятничный вечер, незадолго до восьми, я был, пожалуй, единственным посетителем, который делал это с намерением не выпить ни капли пива и с желанием, чтобы этот вечер кончился поскорее.

Бар «О'Флаэрти» внутри был меньше, чем казался снаружи. Пол оказался из утрамбованной земли, по крайней мере такое впечатление создавалось в сумрачном свете, который царил там в восемь часов вечера. Толстая деревянная балка, стоявшая посреди помещения как опорная колонна, была вся сверху донизу оклеена плакатами сегодняшнего выступления Братьев Финиана. На узком столике, окружавшем колонну на уровне груди, были заранее выставлены напитки для музыкантов, а вокруг группировались барные табуреты и футляры для инструментов всех видов.

Я подыскал себе место в дальнем конце помещения, заказал себе «Гиннесс», чтобы не казаться белой вороной, и углубился в созерцание картинок и газетных вырезок, которые покрывали все четыре стены вплоть до последнего пятнышка, а в некоторых местах даже в несколько слоев. Там были фото больших кораблей, тщательно обрамлённые и даже застеклённые, другие картинки были просто пришпилены кнопками. Я видел целые группы портретов неизвестных, предположительно давно умерших мужчин, вырезки из древних газет с заголовками, имеющими какое-то отношение к Динглу или к Ирландии, и стратегически расположенные рекламные плакаты и эмалированные шильдики пивоварни «Гиннесс». Guinness Is Good For You, – утверждали они.