– Ага, каким-то чудом. Ясно.
– Две комнаты с холлом, просторные, светлые, с встроенной кухней и крытой террасой. Ты бы тоже согласилась.
– Особые запросы, как всегда. И в каком же состоянии твои две комнаты с холлом?
– У меня очень чисто.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты и есть тот единственный мужчина на земле, который сам убирает свою квартиру?
Стивен тонко усмехнулся.
– Нет. Я единственный студент в университетском общежитии, который может позволить себе домработницу.
– Ну, понятно. И я ещё спрашиваю! – она снова отвернулась и стала смотреть вперёд.
Стивен раздумывал, не было ли это тактической ошибкой. На молоденьких студенток его благородно обставленная квартира действовала весьма возбуждающе, но им-то он мог её показать, а не рассказывать о ней. Но стоило начать рассказывать, как чистейшая правда превращалась в хвастовство.
Но Юдифь, казалось, тут же забыла об этом и снова погрузилась в свои мысли.
– Я просто пытаюсь посмотреть на это без драматизма, – сказала она через некоторое время со вздохом. – Я про то, чтобы переехать к матери. В принципе, это совсем неплохо. Конечно, в своё время я приложила все усилия, чтобы уйти из дома. Все, кроме замужества, я имею в виду. Замужество было бы самым простым выходом. И в принципе я своего добилась: у меня своя квартира. Своя жизнь. А сейчас ведь это всего на несколько недель. Почему бы дочери не пожить несколько недель в родном доме? – Она засмеялась: – Знаешь, что она мне рассказала? Вчера вечером позвонил какой-то мужчина и спросил меня. Представь себе. Она приняла это за знак судьбы, естественно.
– Что за мужчина? Бывший поклонник или вроде того?
– Не думаю. Он говорил только по-английски.
Мимо них прогромыхал большой бензовоз. Одно колесо попало в выбоину и ударилось. Стивен посмотрел в зеркало заднего вида, задумчиво покусал губу и снова стал пристально вглядываться в зеркало.
– Что-то не так? – тревожно спросила Юдифь. – Ты что, ревнуешь или что?
Стивен достал из кармана куртки свой мобильный телефон, включил его и набрал пин-код, чтобы телефон заработал.
– Ты знаешь рабочий телефон своего брата?
– Да, а что?
Он протянул ей мобильник:
– Позвони ему.
* * *
Райан следовал за ними на безопасном расстоянии и только один раз, вскоре после того, как они свернули на оживлённую скоростную магистраль в сторону Иерусалима, он подъехал поближе, чтобы удостовериться, что тёмно-синий маленький «фиат», за которым он следует, действительно машина Стивена Фокса и что сам он вместе со своей подругой действительно едут в этой машине. После этого он отпустил их далеко вперёд. Он мог не напрягаться – пеленгатор, который лежал рядом с ним на пассажирском сиденье, не упускал их из виду.
Это была самая волнующая часть его работы – охотиться на людей. Из всех зверей человек – самый опасный, потому что это единственная дичь, достойная своего охотника. Даже в такой маленькой, безобидной экскурсии, как сегодня, его воспоминания будили в крови волнующие моменты. Медики называют это адреналином, а для него самого это было просто другое слово для обозначения жизни. Этот человек действительно по-настоящему жил только тогда, когда охотился.
Сумерки были короткими, и после того как на землю опустилась тьма, Райан видел лишь пару задних огней. Без своего пеленгатора он бы их давно упустил из виду.
Чего им обоим надо в Иерусалиме? Что они делали там вчера? Что вообще могла делать эта молодая пара в святом городе во время шаббата? Мать Юдифи они не навестили. Может быть, они были приглашены на какую-то вечеринку? Но тогда зачем они едут сегодня снова? Может, они снимают номер в почасовом отеле? Но если им так надо трахаться, они могли бы делать это хоть целыми днями в палатке Фокса. Как ни крути, а их поездка не имела смысла.
Райан не любил, когда вокруг него творились вещи, не имеющие смысла. По его опыту это означало, что в действительности происходит то, чего он не знает.
Впереди показался Иерусалим. Он бросил взгляд на экран пеленгатора. Светлая точка всё ещё была на месте.
* * *
– Что-то ты грустный, будто недоволен чем-то.
– Да, – кивнул Эйзенхардт и прочесал растопыренными пальцами слипшиеся от пота волосы. Что-то с кондиционером было не в порядке. Телефонная трубка около уха неприятно повлажнела. – У меня такое чувство, будто я сижу здесь бестолку. И страх, что в какой-то момент меня с криком и руганью погонят отсюда, потому что я не оправдал ожидания, которые никогда не были конкретно артикулированы. Как у Кафки – в «Процессе», где главный герой так и не узнал, в чём его, собственно говоря, обвиняют.
– Но ведь у тебя есть обратный билет. Ты в любой момент можешь повернуться и уйти, если чувствуешь себя не в своей тарелке, – сказала Лидия. – А чтобы тебе лучше себя чувствовать: гонорар за первые пять дней сегодня пришёл на наш счёт. Почти двадцать тысяч марок. Они нам очень кстати.
– Двадцать тысяч?
– Десять тысяч долларов в пересчёте на марки. Минус налог на добавленную стоимость. Так что всё правильно, – Лидия была в их семье министром финансов. – Так что если ты сумеешь продержаться ещё несколько дней, это будет совсем не плохо.
– Хм-м, да. В принципе даже хорошо…
– Ну вот.
– А ты как там без меня?
Он услышал, как она засмеялась:
– Ах, честно говоря, не очень большая разница, дописываешь ты роман в своём кабинете или торчишь где-то в Израиле.
– Спасибо. То, что мне было нужно. – Он почувствовал тоску по ней – на уровне физической боли, по близости её тела, по запаху её волос, по прикосновению её кожи. – Но хоть чуточку-то тебе меня не хватает?
Пауза. И потом она произнесла – грудным, изменившимся голосом:
– Каждый вечер.
– Мне тебя тоже.
Они помолчали.
– Я никакого представления не имею, в чём там у вас дело, – сказала Лидия. – Ты говорил, что ты на раскопках и что найдено что-то значительное, и с тех пор я всё время думаю, какое отношение ко всему этому имеешь ты. Если бы ты писал хотя бы исторические романы… Но научный фантаст? Я не понимаю. Не вижу смысла.
Петер Эйзенхардт помедлил. Он чувствовал потребность освободиться от чего-то. Облегчить душу. Выговориться, чтобы жена успокоила его страхи, как бывало всегда, когда фантазия уводила его слишком далеко.
– Знаешь, что меня больше всего изводит? То, что я не могу отделаться от подозрения, что…
В мобильном домике, где размещался административный центр, в тот момент, когда Петер Эйзенхардт поднял телефонную трубку, включился старомодный катушечный магнитофон. А теперь лента закончилась, хвостик её соскользнул с катушки, прошелестел через записывающую головку и начал вхолостую мотаться по заполненной катушке – флаш-флаш-флаш, – что привлекло внимание техника. Он отложил потрёпанный томик, который как раз читал, неторопливо встал и выключил магнитофон. Потом снял заполненную катушку и положил её в специальную пластиковую коробку, пустую катушку переставил на другую ось, взял новую катушку с чистой плёнкой, освободил её от упаковки, тщательно подписал этикетку: порядковый номер записи, дату и время, и наконец зарядил магнитофон, и всё это время голос Эйзенхардта звучал в маленьком встроенном громкоговорителе: