– Интересно, – сказал Смолин, улыбнувшись не
особенно и добро. – И какая сорока тебе на хвосте принесла, что я сидел?
– А зачем сорока? Я, ежели помнишь, сорок лет
присматривал за контингентом. И станови ты мне любую толпу, а я в ней всех до
единого чалившихся высмотрю в сжатые сроки…
– Штирлиц ты наш… – хмыкнул Смолин. – Вот
только я, Кузьмич, оба свои срока тянул за то, что преступлением да-авно не
считается и изъято из кодекса вовсе…
– Да мне какая разница? Я одно говорю: порядок должен
быть решительно во всем…
Не было смысла обижаться всерьез, устраивать выволочку –
коли уж он не собирался замышлять против старухи что бы то ни было. Следовало
просто учесть привычки Кузьмича, вот и все. Поскольку наблюдатель из него,
следует признать, был хороший – да и нет замены пока что…
– Ладно, – сказал Смолин, достал бумажник и извлек
пару ассигнаций. – Благодарю за службу, вот тебе зарплата за полмесяца.
Начихать мне, по большому счету, что ты и на меня тетрадочку завел, но вот если
что-то нехорошее случится, а ты, ветеран невидимого фронта, прошляпишь… Прости
за откровенность, придушу, как проститутку Троцкого…
– Не гоношись, Яковлич, – сказал старикан
веско. – Криминала не допустим ни в каком плане. Ты на меня зла не держи,
я тебе очень даже благодарен за то, что вновь, так-скать, поставил в ряды,
наполнил жизнь смыслом… но порядок, извини, должен быть во всем. Ни с чьей
стороны криминалитета не потерплю, так воспитан партией и правительством…
Сволочь, подумал Смолин. Но сволочь полезная, с его
бессонницей, зорким глазом и тоской по работе. «Журнал наблюдений» получается
отменный, что ни говори…
За спиной звякнула цепочка, проскрипел засов, скрежетнул
ключ. Спустившись по рассохшейся лестнице, Смолин не спеша подошел к «тойоте» и
плюхнулся на сиденье рядом с развалившимся за рулем Шварцем. Тот глянул
вопросительно.
– Посидим, – сказал Смолин вяло. – Чапай
думать будет…
Ни о чем особенном он не думал – просто сидел, откинувшись
на спинку сиденья, прикрыв глаза. Команда безмолвствовала, оберегая покой
шефа, – старые были сподвижнички, дисциплинированные, сыгранные …
Человеку постороннему его команда могла показаться
странноватой, но только тому, кто в жизни не сталкивался с мирком антикварной
торговли, о котором обыватели знают примерно столько же, сколько о секретах
сейфов Генерального штаба. Специфический мирок, знаете ли, никогда не
стремившийся к публичности и славе, вовсе даже наоборот. Подавляющее
большинство обывателей с ним так и не сталкивается за долгую жизнь. Миллионы
людей отроду не видели живого, настоящего шпиона. Точно так же миллионы в жизни
не столкнутся с живым, натуральным антикваром. А общее между шпионом и
антикваром то, что оба стремятся к максимальной конспирации, старательно
притворяясь, что их не существует вовсе… И шпион, и антиквар попадают на
страницы газет и становятся героями очередной сенсации, только проколовшись.
Мотивы поведения, правда, не вполне схожи. Шпион изначально занят исключительно
тем, что нарушает законы. Антиквар законы нарушает постольку-поскольку, только
там, где без этого никак не обойтись, – а в безвестности должен пребывать
еще и в заботах о клиентуре. Серьезный коллекционер вовсе не хочет, чтобы
окружающие точно знали, сколько и чего ценного у него расставлено, разложено и
развешано по углам (что касается не только нашего беспокойного отечества, но и
всего, пожалуй, благополучного зарубежья, где тоже не особенно принято светить
коллекции). И наконец, что на российских просторах, что за пределами оных
собиратели, народ фанатичный и решительный, сплошь и рядом не озабочены
стопроцентным соблюдением законности. Все это, вместе взятое, и приводит к
тому, что антиквар иной раз конспирируется почище шпиона: за всяким шпионом
стоит держава, которая своего человечка попытается вытащить так или иначе, а
вот антиквар такой роскоши лишен изначально…
Итак, бравая команда…
Шварц, получивший кличку за шварценеггеровское телосложение
и даже некоторую похожесть лица, был тут самым молодым и биографию имел,
пожалуй, самую заковыристую. Судьба с генетикой раскинули так, что он был
внуком знаменитого некогда шантарского профессора Кладенцева, сыном двух
докторов наук (разнополых, естественно) – однако по какой-то неведомой
причине юноша с младых ногтей питал лютое отвращение к интеллектуальной
деятельности, высшему образованию, научной работе и всему такому прочему. И
продолжать высокомудрую династию отказался категорически. Встревоженная таким
шокингом родня (помимо исторического деда и небезызвестных папы с мамой
насчитывавшая еще не менее полудюжины обладателей ученых степеней) поначалу
пыталась делать вид, будто ничего не происходит, – и, навалившись скопом,
включив все связи, все ж пристроила Шварца в Шантарский госуниверситет, откуда
он, приложив нешуточные усилия, вылетел еще на первом курсе, без особого страха
украсил своей персоной ряды воздушно-десантных войск и последние полгода
оттрубил в Чечне, в знаменитом среди понимающих людей триста тридцать первом
полку, благодаря своему уникальному бате, вышедшему из тех негостеприимных мест
с минимальнейшими потерями. Оказавшись на гражданке, Максим (еще не Шварц)
выжрал должное количество водки и, закинув подальше в сервант пару регалий на
ленточках и одну на булавке, какое-то время болтался без дела. По живости
характера едва не подался в криминал, но тут судьба его пересекла со Смолиным,
моментально оценившим все три ценнейших качества нового знакомца: Шварц,
во-первых, был органически не способен отсиживать где бы то ни было с восьми до
пяти, во-вторых, благодаря происхождению английским владел прекрасно,
в-третьих, и главных, отлично разбирался в антиквариате, большим любителем
коего был дедушка-профессор. Плюс – никаких карьерных претензий и нутро
прирожденного авантюриста в сочетании с неплохими мозгами. А потому уже седьмой
год Шварц, как рыбка в воде, виртуозил в запутанных лабиринтах невидимого миру
бизнеса.
Человек по кличке Кот Ученый в означенный бизнес забрел
чуточку иной дорожкой. Дойдя до кандидата физико-математических наук, впав с
началом перестройки в самую пошлую бедность да сообразив вдобавок, что никакого
такого научного светила из него, в общем, не вылупится, Вадим Иваныч Хижняк,
большой знаток и собиратель икон, церковной бронзы и церковных же печатей, на
этой почве знакомство со Смолиным свел еще во времена позднего Брежнева. И в
конце концов, плюнувши на большую науку, целиком ушел в антикварную торговлю, о
чем нисколечко не сожалел. По жизни это был коротыш сорока пяти лет, абсолютно
лысый и с аккуратной черной бородкой, хороший каратист и нешуточный ценитель
девиц не подпадавшего под Уголовный кодекс возраста. Из-за внешности он был
незаменим в тех случаях, когда позарез требовался индивидуум, выглядевший
стопроцентным профессором, – очки с простыми стеклами, строгая «тройка» с
полосатым галстуком, безукоризненная интеллигентская речь… Всякие случаются
коллизии, не везде и пошлешь Шварца с его устрашающими габаритами, ласковой
рожей фельдфебеля расстрельной команды и неистребимой привычкой изъясняться на
смеси мата и деревенского просторечия (совершенно необъяснимой при такой
генеалогии)…