– Пожалуй, и впрямь везение… – согласился
Смолин. – Значит, актер…
– Дрянноватый. Но самомнения и апломба – хоть отбавляй.
Женат в четвертый раз, по отработанной методике: очаровывает очередную
смазливую юную дурочку из молодого театрального пополнения, а лет через
несколько от нее отделывается. Несколько раз пытался зацепиться в столице, но
никого не заинтересовал – говорю тебе, одна фактура… В жизни бы не подумал, что
у тебя могут с ним быть какие-то дела.
– По-всякому поворачивается, бывает… – сказал
Смолин. – Расскажу как-нибудь, история не особо потаенная, но пока что из
суеверия не будем углубляться в детали… – он поднялся. – Пора мне, да
и у тебя наверняка дел куча…
– Если понадобится помощь…
– Мне она пока что в жизни не понадобилась, –
сказал Смолин без всякой бравады, просто констатируя факт. – Ты ж знаешь
мои принципы на этот счет. Помощь – это то, к чему прибегаешь, когда не можешь
справиться сам. Пока что – тьфу-тьфу, таких ситуаций не бывало…
Шевалье улыбчиво прищурился:
– А как насчет содействия?
– Вот это – другое дело, – сказал Смолин. –
Содействие никогда лишним не бывает… но и к нему предпочитаю прибегать лишь в
случае крайней необходимости.
– Экзистенциалист ты наш…
– Ну, что поделать, – сказал Смолин,
ухмыляясь. – Господи, я был когда-то разочарован… Я-то думал по молодости
лет, что сам эту жизненную философию изобрел: стисни зубы и держись, когда весь
мир идет на тебя войной… А потом оказалось, что это давным-давно известно под
красивым названием «экзистенциализм», и новизны тут нет ни капли… Всего тебе
хорошего. Я обязательно приду, если что, в конце концов, я не застенчивый…
Он кивнул, вышел и неторопливо пошел по длинному коридору с
полудюжиной дверей справа и слева – из-за одной слышался ожесточенный лязг
стали, из-за другой долетали воинственные вопли, в третьей (она была
приоткрыта) тусовался табунок девочек – эльфов в зеленых вычурных нарядах –
ага, опять собираются разыгрывать в прилегающей тайге нечто фантазийное…
Туманное предостережение Шевалье его не особенно
заинтересовало: именно в силу туманности. Он и мысли не допускал, что Шевалье
утаивал от него какие-то подробности – не тот человек, считайте, три десятка
лет знакомы, пуда соли не съели, но отношения близки к дружеским, а это в наши
циничные времена кое-что да значит…
Тут, должно быть, другое. Смолин и сам прекрасно знал, как
это иногда бывает: кто-то из твоих старых знакомых вдруг с налетом
таинственности заявляет: «Старик, ты уж осторожнее, не суй хвост в мясорубку,
бога ради, улицу переходи только на зеленый, и вообще…» Деталей он не приводит,
потому что и сам их не знает. Просто-напросто что-то такое в воздухе носилось,
на горизонте маячило…
Что характерно, подобные туманные предостережения порой
оказываются как нельзя более кстати – но чаще всего оказываются пустышками.
Дерганая у нас у всех жизнь, ремесло нервное, вот и случается иногда…
сигнализация срабатывает.
Выйдя на улицу, Смолин направился было к машине, но через
пару шагов резко повернулся и пошел к газетному киоску – усмотрел свежий номер
«Губернских ведомостей» с их характерным зелено-белым оформлением. А встав
перед стеклянной витринкой, сразу углядел и красный заголовок на первой
странице: «ЖАНДАРМСКИЙ СЛЕД В ШАНТАРСКЕ!»
Незамедлительно купив газету, в машине вдумчиво прочитал
статью на третьей странице, декорированную тремя фотографиями. На одной была
покосившаяся избушка (как он и оговаривал, табличка с названием улицы и номером
дома в кадр не попала). На второй красовался господин Дегтяренко, самодовольный
и вальяжный, державший перед собой увесистый бронзовый раритет, на третьей –
сам раритет крупным планом, так что историческая надпись прекрасно читалась.
Статья его, в общем, вполне устраивала. Конечно, она была
написана в модном ныне бульварном стиле, конечно, Инга допустила с полдюжины
ляпов (жандармерия и охранное отделение – сугубо разные конторы, и так далее, и
так далее). Однако его приятно порадовало другое: девочка старательно выполнила
уговор, все его требования и нюансы учла – а значит, первое испытание
выдержала, с ней вполне можно было иметь дело. Что вовсе не означало полного
доверия – рановато…
Он бросил газету на пассажирское сиденье, достал телефон.
– Да?
– Инга, вы прелесть, – сказал Смолин. – Я как
раз читаю газету. Прекрасно. Просто прекрасно. И сенсация есть, и ни один
антиквар морального ущерба не понес…
– Я же обещала. Да, а статью у меня, кажется, в Москву
берут перепечатывать…
– Поздравляю, – сказал Смолин.
– Значит, со мной можно дружить?
– Ах, как хотелось бы поймать вас на слове…
– А вы поймайте. Вы же мне обещали много еще показать и
рассказать…
– В ближайшее же время… – сказал Смолин. –
Черт… Простите, меня опять выдергивают… Я вам обязательно позвоню, в самом
скором времени, еще раз спасибо, вы своей очаровательной персоной прямо-таки
реабилитируете массу журналюг…
Он нажал кнопочку, схватил с сиденья второй мобильник – там
и в самом деле высветился Шварц, так что дело было и впрямь серьезное.
– И что? – спросил Смолин.
– Явились. Оба, с багажом…
– Понял, жму…
Вывернув на улицу, он еще раз мельком глянул на газету с
фотографиями и ухмыльнулся. Все было в ажуре, в совершеннейшем. Избушка на
курьих ножках была снята внаем у хозяина (взаправдашнего алкаша) всего на
неделю – разумеется, без писаных договоров, без каких бы то ни было бумаг.
Старый «целинник» перестал существовать как персонаж сразу, едва они уехали – а
обе медали вернулись в магазин. Лично Смолин столичному гостю ничего не
предлагал и за подлинность раритета ни единым словом не ручался – он всего лишь
добросовестно навел любителя жандармских реликвий на нужный адрес, и не его
вина, если что-то оказалось не так: москвич давно вышел из детского возраста,
сам принимает решения, коли уж мнит себя сугубым знатоком… В общем, смело можно
сказать, что прошло гладко. В случае чего будет молчать в тряпочку, опасаясь
плюхи по самолюбию. Из-за таких предметов и таких сумм никто никогда не
посылает ораву серьезных мальчиков с бесшумными пистолетами – да и шпану со
свинчатками тоже не пускают по следу. Поматерится и будет объезжать Шантарск
десятой дорогой, вот и всё… Бывали прецеденты.
Гоша демонстрировал супружеской паре средних лет граммофон в
лакированном ящике, ничего не утверждая точно, но создавая у парочки (на вид –
приезжие, туристы, сто процентов) убеждение, что они могут за смешные деньги
прикупить редкость несказанную. Супруги, судя по виду, вскоре должны были этой
иллюзией проникнуться и расстаться с некоторым количеством тыщонок…
В другом углу длинного стеклянного прилавка шепотком
любезничал с Маришкой Костя Бажанов из Манска – живописец из глубинки,
очередной непризнанный гений (а впрочем, его странноватые работы покупали
охотно, так что Смолин его приваживал на всякий случай, чем черт не шутит,
порой художники входят в моду резко, и повезет тому, кто улучит момент).