Жизнь удалась - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Рубанов cтр.№ 5

Полгода назад служба в рядах Вооруженных сил представлялась ему в несколько ином свете. Он рассчитывал на марш-броски, стрельбу из автомата и метание ножа, а никак не на бесконечное рытье канав как вдоль, так и поперек нитки. Он мрачно ожидал кровопролитных драк со старослужащими, но те ограничивались в основном дежурными подзатыльниками, получая, в свою очередь, такие же подзатыльники от офицеров; офицеры же трепетали перед командиром части – он подзатыльников не раздавал, но попасться ему на глаза было равносильно сотне самых болезненных подзатыльников; дисциплина то есть держалась не на подзатыльниках, а на непрерывном всеобщем желании как можно скорее выкопать очередную канаву вдоль нитки, после чего добраться до казармы, пожрать и уснуть.

Рядовой Матвеев крупно трясся от холода и завидовал тем, кто курит. Ему казалось, что табак согревает. Он, возможно, даже заплакал бы – до того ему было жаль себя, любителя позагорать, поплавать и полистать журнал с картинками, сейчас вынужденного месить ледяную жижу на пронизывающем ветру, в чистом поле, в тысяче километров от теплой маминой кухни, где на столе всегда стоит вазочка с конфетами.

Мокрые подштанники прилипли к бедрам. Хотелось помочиться – но как расстегнуть пуговицы штанов негнущимися, покрытыми коркой глины пальцами? Хотелось выругаться самыми ядреными ругательствами, огласить серую метельную равнину жалобным воплем солдата, которому предстоит еще полтора года копать как вдоль, так и поперек нитки, но пыхтящие рядом бойцы Шарафутдинов, Беридзе и Абрамян, не говоря уже о старослужащем Шепеле, молчали, и он не желал проявлять слабость.

Он тогда поискал в себе какой-то резерв, новый источник питания – и нашел. Понял, что у него есть то, чего нет ни у кого. Даже у старослужащего Шепеля, собирающегося на дембель.

У него нет ни железного здоровья, ни размаха плеч, ни умения сладить в чистом поле на полудохлом костерке колбу из расплавленного свинца, а есть только тройное имя. Но его, в общем, достаточно.

У некоторых и того нет.

Пусть он не шахматист, не спортсмен, не гитарист и даже в пляжном волейболе не особенный мастак, пусть он несостоявшийся студент, пусть он ныне всего лишь насквозь промерзший тощий солдатик в стоящем колом сыром бушлате – он Тройной Матвей. Матвеев Матвей Матвеевич. Не больше, но и не меньше. И он будет жить хорошо, долго и счастливо.

Он всмотрелся в оглаживаемую поземкой неровную холмистую равнину, в мутную сыворотку низкого неба, как в нечто подконтрольное ему.

Всего лишь земля, всего лишь небо, а меж ними человек, несущий свое имя как исчерпывающее доказательство своего существования.

Скромным, очень осторожным, тихим, терпеливым и упорным молодым человеком, Тройным Матвеем, дослужился он до дембеля и вернулся домой полный решимости добиться своего – стать студентом. А позже – ученым. Историком. Археологом. Ездить по всему белу свету, ночевать в палатках и раскапывать древние города.

Вернулся в мае. Летом снова, с тройным усердием подготовившись, пошел сдавать экзамены – и опять провалился.

В конце августа девяносто первого года он сидел на пыльном подоконнике в подъезде собственного дома. Курил и думал о перспективах.

Курил уже несколько месяцев. Но мама не знала, и он боялся, что она узнает; даром что сыночку сравнялось двадцать два; однажды он обещал, что никогда не начнет курить, и вот – не сдержал слова. Теперь испытывал стыд. Но все равно курил.

В принципе, он неплохо провел последний год. Он был даже, наверное, счастлив. Особенно летом, когда просыпался, подходил к окну и наблюдал со своего двенадцатого этажа, как появляется на востоке, поднимаясь все выше и выше, огромный оранжевый апельсин. Настроение портил только недостаток денег – но Матвей утешал себя тем, что в молодости ни у кого нет денег. Зато есть все остальное.

По крайней мере дважды он чуть не женился.

Несмотря на тройные старания, университет так и не покорился ему. Пришлось искать работу. Сейчас он функционировал в качестве ночного сторожа в соседнем гастрономе. Получал восемьдесят рублей в месяц.

Джинсы «Пирамида» стоили триста.

Втягивая в легкие дым, способствующий успокоению нервов и быстроте мысли, он печально признался себе, что ему надоело долбить твердыню высшего образования. Точнее, надоело тешить себя иллюзиями, что студенческий билет сможет изменить его жизнь к лучшему. Три недели назад он в очередной раз предпринял попытку посетить вступительные экзамены – и поразился царившему в университетских аудиториях запаху детского сада. Пахло сдобным печеньем, сладкой ванилью, яблоками, нежным девичьим потом; взрослый Матвей, небритый, с пачкой трудовых рублей в кармане застиранной джинсовой рубахи, оказался среди натуральных детей.

Он не стал подавать документы, сбежал.

Повсюду рыдали румяные широкоплечие абитуриенты и волоокие полногрудые абитуриентки, недобравшие баллов. Глаза их горели. Для них студенческий билет был единственной целью номер один. Мечтою, рубежом. Задачей, поставленной строгим, но любящим папой. Бурлили нешуточные страсти, переписывались шпаргалки, осуществлялись натуральные истерики. Абитура, сопливая и отважная, жила своею жизнью.

А Матвей – нет, не жил ею, этой их наивной детской жизнью. Массу примеров он уже видел, покрутившись тут и там, когда люди с блестящими дипломами работали за смешные копейки в рабском подчинении других – вчерашних выпускников профессионально-технических училищ, не способных составить на бумаге и пары связных фраз.

Нет, образованность в девяносто первом году не в чести была – все помнят. Ценились – решительность, удачливость, напор, отвага, жестокость, бесстрашие, сила воли.

Отдельно – и неплохо – оплачивались твердые кулаки. И даже только указательные пальцы, умеющие плавно и вовремя нажимать на спусковую скобу.

Профессора считали копейки, а халдеи сколачивали состояния.

Примерно понимая правила новой жизни, Матвей теперь совсем не желал направлять усилия на добычу престижного диплома – явный тупик, нерациональный расход сил и времени; тут следовало придумать что-то другое…

Но ничего он не придумал, потому что в тот августовский вечер этажом выше хлопнула дверь, раздались торопливые легкие шаги, и мимо несостоявшегося студента пробежал тощий лохматый мальчишка, известный всему двору под прозвищем Знайка.

Они практически не общались. Их матери были если не подруги, то добрые знакомые, подолгу возле входа в парадное обменивались новостями, жалобами на судьбу и цены. А сыновья близко не сошлись. И вот, спустя десять лет после первого и последнего рукопожатия, длинноносый Знайка прошел было мимо – но вдруг замер. На полном ходу развернулся на сто восемьдесят градусов. Без улыбки протянул руку:

– Здорово.

Крепко удивленный, Матвей осторожно пожал маленькую сухую ладошку.

– Задумался? – деловито спросил сосед.

– Ну да.

– О деньгах?