— Тут такое дело… Может, тебе слинять? Я, знаешь ли,
могу и в омут булькнуть, нет смысла вдвоем пузыри пускать…
Глыба слушал внимательно и вопросов не задавал. Потом,
прищурясь, сказал с ухмылочкой:
— Благородный ты человек, Червонец… однако ж слишком
долго с последней ходки проторчал на воле и уркаганскую соображаловку утратил…
Если я сейчас слиняю, они как раз за меня и возьмутся… да и за тебя тоже. Так
что мерси за душевное благородство, но придется мне и дальше с тобой
барахтаться. Не из слюнявых чуйств, а из простого житейского расчета…
— Что думаешь?
— Самое поганое тут — что ни думай, проверить нельзя…
Тут не думать надо, Червонец, а бить побыстрее. Чтобы этим стало не до тебя.
«Вот это правильно, — подумал Смолин. — Нужно все
бросить и сконцентрироваться на задуманном ответном ударе. Так лупить, чтобы
враз забыли о любых пакостях, исключительно собственной шкурой озаботились.
Если…»
Заслышав трель, он раздраженно выдернул из кармана телефон.
Узрев, что на связи Кот Ученый, все же нажал клавишу.
— Васька! — заорал Кот прямо-таки ликующе. —
Я тебя в ближайшее же время купаться приглашаю!
— Нашел время… — пробурчал Смолин на автопилоте.
— Дурило! — жизнерадостно орал Кот Ученый. —
Купаться зову, ты понял? Купаться!
Вот тут Смолин и вправду сообразил наконец. Вот только
ситуация жизненная оказалась такая, что радости не отыскалось ни капельки.
Буквально ни капелюшечки…
— Точно? — спросил он вяло.
— Точно тебе говорю! Своими глазами! — вопил Кот
Ученый. — Ну так как? Идешь купаться?
— Конечно.
— Ты что такой кислый? Мы идем купаться! А гном идет, а
гном идет, а гном идет купаться! — Походило, что славный подельник уже
успел чуточку отметить радостное событие. — Прямо сегодня можно, долго ли
собраться!
— Пожалуй, — сказал Смолин все так же отстранение
и вяло.
— Нет, что такое?
— Зуб схватило, спасу нет, — сказал Смолин первое,
что в голову пришло. — Но купаться пойду тем не менее.
Глава 2
Находки и потери
— А не мог он все же достать саквояж? — Смолин не
задавал вопрос, скорее уж рассуждал вслух.
— Давай рассмотрим его послелагерное бытие, —
сказал Кот Ученый уверенно. — Освободился в конце пятьдесят четвертого, и
через две недели, едва выправив документы и, надо полагать, хватив на радостях,
объявился в Шантарске. Где не был с девятнадцатого года. Ну, почему в Шантарск
— это понятно. Золото манит нас, золото вновь и вновь манит нас… В Шантарске
его встретили…
— Ну, эту часть я помню, — кивнул Смолин. —
Изучал матерьял… Героический комиссар гражданской, один из участников
освобождения города, комбриг, к тому же безвинно пострадавший в годы культа
личности… Квартира в обкомовском доме, прочие блага, в том числе и «москвичок»,
на всех торжественных сходняках речи толкал, по мероприятиям таскали… Не тужил,
в общем.
— А бытом ты интересовался?
— Не успел.
— Ну, изволь. — Кот Ученый порылся в стоявшей у
его ног сумке, извлек потрепанную книжечку в мягком переплете и раскрыл на
отмеченном закладкой месте. — «Частенько грибники и туристы, проходившие
по необжитым в те годы районам правобережья, видели старый «Москвич» товарища
Вальде, ехавший над берегом Шантары. Видели не раз и самого комбрига, стоявшим
на берегу и смотревшим, казалось, не на могучие воды Шантары, а куда-то в
прошлое. Несомненно, он переносился мыслями в далекий девятнадцатый год, когда
на этих берегах погибли его боевые…» В общем, товарищ Вальде до самой своей
смерти в шестьдесят третьем болтался по-над берегом. Вы, правда, думаете, что он
туда ездил погибших друзей поминать? Пару раз в неделю? Или вы не такие
идеалисты?
— Сука, — сказал Шварц. — Он ведь прикидывал,
как бы достать…
— Пожалуй, — кивнул Смолин.
Кот Ученый продолжал менторским тоном:
— А поскольку эта романтическая привычка у него
осталась до самой смерти, логично будет предположить, что до броневика он так и
не добрался. Иначе перестал бы туда шляться. Глубина там приличная, метров
пятнадцать. Это в девятнадцатом, когда ему было двадцать девять, и рыбацкие
навыки не сгладились, и здоровьишко было бычье. А к середине пятидесятых жизнь
его изрядно пожевала, да и годочков хватало. Не рискнул, надо полагать, нырять
без приспособлений. Ну а акваланг… Их в те годы советским людям в личном
пользовании, в общем, иметь не запрещалось — но, с другой стороны, как-то они в
магазинах не лежали. В столицах — очень может быть. Но уж никак не в Сибири. Не
было тогда у советского сибирского человека такой социальной потребности — с
аквалангом в воде бултыхаться. Излишней буржуазной роскошью попахивало…
— Неужели сообщников найти не попытался? —
раздумчиво поинтересовался Фельдмаршал.
— Наверняка не пытался, — сказал Кот Ученый крайне
уверенно. — Не забывай, какие времена стояли. Идейные советские люди тут
же с визгом сдали бы добытый клад на построение светлого будущего — а
безыдейные, едва вызнав, в чем фишка, замочили бы товарища Вальде в целях
сокращения пайщиков-концессионеров. Не мог он этого не понимать — жизнь прожил
бурную и интересную, включая семнадцать лет лагерей…
— Но ты точно не ошибся? — спросил Смолин.
— А что, у нас дно Шантары прямо-таки усыпано
«Остинами»? — хмыкнул Кот Ученый. — За все время существования
Шантарска «Остин» тут имелся один-единственный. Я над ним прошел метрах в пяти.
На дне, на боку лежит именно «Остин», и дверца распахнута… Вот оно, дерево, и
вот он, мужик в пиджаке… — он показал на берег. — Я имею в виду вот
он, ориентир — прямо напротив во-он той светло-желтой девятиэтажки на левом
берегу. Давай на мелководье, здесь у нас веревки не хватит…
Сидевший на руле Шварц кивнул и медленно повел моторку к
берегу. Глядя через борт в темную, практически непрозрачную воду Шантары, Кот
Ученый командовал:
— Еще немного… Ага! Глуши мотор, кидай якорь.
Заглушив мотор, Шварц без малейшей натуги поднял над бортом
тяжеленный бронзовый якорь — самый настоящий, из смолинского магазина взятый, с
какого-то маломерного суденышка сороковых годов. Все инстинктивно отшатнулись,
хотя поголовно сидели в одних трусах: якорь звучно плюхнулся в воду, взметнув
нехилый фонтан брызг, клубок белой нейлоновой веревки принялся ожесточенно
разматываться, подпрыгивая. Вскоре он унялся и замер, кольца веревки всплыли на
поверхности воды, и Шварц порядка ради их втянул в лодку, смотал.
Лодка стояла на якоре метрах в десяти от берега, течение тут
почти не чувствовалось — его глушил широкий мыс, далеко вдававшийся в Шантару в
полукилометре отсюда. День выдался прекрасный, на небе ни облачка, и берег был
безлюдным — в этих местах отроду не устраивали пикников, хватало других,
гораздо более живописных. Голый каменистый берег, поросший жесткой травой и
продуваемый всеми ветрами, голая равнина, примерно в полукилометре упиравшаяся
в крутые, поросшие пихтой сопки. Если ехать из Шантарска — примерно в двух с
половиной километрах дальше того исторического обрыва, где до сих пор
возвышается каменюка — памятник Кутеванову.