— Значит, врагов не было… — говорил он, не поднимая
глаз. — Угроз не было… Но завещание он все же озаботился составить?
— За семьдесят как-никак, — сказал Смолин. —
Тут начнешь думать и прикидывать…
— Вот, кстати, о завещании. Вы, получается, ему были
самым близким другом, если он вам все оставил?
— Ну, может быть, — сказал Смолин.
— А вы знали, что он вам все оставил? До его смерти?
— Понятия не имел.
— Понятия не имели… — медленно повторил майор,
строча. — Он в вас, наверное, видел самого надежного человека?
— То есть?
— Ну, я слышал, вы по завещанию должны все распродать и
деньги перечислить на «Рапиру»… В «Рапире» говорили, что вы им говорили…
— Совершенно верно, — сказал Смолин.
— Начали уже что-то продавать?
— Да нет, не начинал еще. Дел куча.
— Это он так и в завещании написал? Насчет того, как
вам наследством распорядиться?
— Нет. Просто оставил записочку.
— Нотариально не заверенную? Вообще никак юридически не
оформленную?
— Ну да, — сказал Смолин. — А какая разница?
Я все сделаю, как он и хотел, так что значения не имеет — нотариально
заверенное, или, скажем, карандашом на обоях…
— Надежный вы человек, надо полагать, — сказал
майор с непонятной интонацией. — Пару месяцев назад вам уже вроде бы при
схожих обстоятельствах наследство оставляли? Гражданин Чепурнов, я имею в виду?
Насторожившись еще больше, Смолин ответил неспешно:
— Ну, не совсем при схожих… Чепурнов просто оставил все
мне. При условии, что я кое-какую долю отдам его родственникам. Не особенно
большую — он с ними был не в лучших отношениях, знаете ли…
— Слышал, слышал, — сказал майор. —
Означенные родственники до сих пор в УВД ходят и жалуются, что вы их, как бы
это поделикатнее… Ну, одним словом, не все им передали, что покойный завещал.
— Ровно столько, сколько он просил, — сказал
Смолин. — Если бы он хотел, чтобы я им отдал гораздо больше, то упомянул
бы в завещании, верно? — У него пока не было ощущения, что он
оправдывается, но беседа уклонялась куда-то не туда, и это Смолину крайне не
нравилось.
— В конце концов, это не мое дело, — сказал майор
примирительно. — Они в другие отделы ходят, я просто слышал краем уха…
Мол, некий Смолин… — на его лице отразилась искренняя досада, искреннее
сожаление. — Точно, Смолин… Вы ж фамилию меняли… А я не подумал, написал
на автомате — мол, товарищ Гринберг не был, не привлекался… Вы уж извините
душевно, но, еще Смолиным будучи, вы вроде были под судом неоднократно? Да?
Он так простодушно таращился, что Смолин впервые задумался:
не высвистеть ли адвоката, не вспомнить ли про «пять-один» Конституции? Точно,
подвохи пошли…
— Было дело.
— А точнее можно?
Смолин неохотно сказал:
— Три судимости.
— А отсидками сколько из них закончились?
— Две.
— Бывает, — сказал майор. — Грехи молодости,
а?
— Именно, — сухо сказал Смолин. — Все
судимости давно погашены с соблюдением всех юридических формальностей, так что…
— Да что ж вы нервничаете! — воскликнул майор с
деланным участием. — Просто-напросто ошибочка вышла… Вы ж не говорили,
будто не судились и не сидели, это я на автомате написал, а вы промолчали… Что
ж не сказали? Теперь исправления вносить придется. Неудобно было солидному
человеку вспоминать про грехи молодости, а?
— Что-то вроде, — сказал Смолин. Майор давненько
уже ничего не писал, даже ручку отложил. Сидел и разглядывал Смолина с
непонятным выражением.
— Ну, это ерунда… — сказал он. — Исправим,
минута делов… можно вопросик, не имеющий отношения к протоколу?
— Бога ради, — сказал Смолин.
— Вон там у вас во дворе, с лопатой шебаршится… Это не
гражданин ли Михаил Иванович Зуев с погонялом Глыба? Интересный такой гражданин,
с целой коллекцией судимостей и сроков…
Играть в молчанку было глупо — проверить они могли в течение
полминуты: кликнуть Глыбу, документики попросить…
— Ну да, он самый, — сказал Смолин. — А что,
тут какое-то нарушение законов? Он по данному адресу зарегистрирован должным
образом, противозаконного ничего не совершал…
— Завязал?
— А что, так не бывает? — спросил Смолин.
— Да бывает, сплошь и рядом… Он теперь, значит, у вас
живет и, как я наблюдаю, честно работает?
— А куда ему еще деться? — сказал Смолин. —
Коли по всей стране ни кола ни двора.
— И вы его, значит, благородно приютили…
Это было произнесено без малейшей иронии, но она все равно
явственно чувствовалась в воздухе.
— Ну и что? — спросил Смолин сухо.
— Да ничего. Вы с ним вроде вместе сидели?
— Было дело.
— Понятненько. А раз приютили, значит, и тогда еще были
в хороших отношениях?
— Ну и что? — пожал плечами Смолин.
— Да ничего, ничего… Ладно, не будем отвлекаться,
закончим побыстрее, что мне вас-то держать… Да и у меня дел полно, свидетелей —
невероятное количество, все, кто покойного знал, сталкивался, пересекался…
Заметный в Шантарске был человек, начальство землю роет и настрого предупредило
насчет того, чтобы — никакого формального отношения, чтобы всерьез гада искали…
Есть еще формализм в нашей работе, есть, не изжит целиком… Василий Яковлевич, а
не припомните, где вы были восьмого августа часиков с пятнадцати до
восемнадцати?
Он быстро написал две строчки — несомненно, только что
заданный вопрос. Не отрывая ручки от бумаги, уставился на Смолина с явным
нетерпением.
Смолин понял практически сразу же. Потому что это были дата
и примерное время убийства Шевалье.
Он не испугался, не запаниковал, никаких эмоций и буйной
пляски мыслей. Голова работала холодно и четко.
Вот, значит, как… Даже так… С-суки…
Разумеется, ответить он мог моментально и обстоятельно… и
никак не мог. Потому что ответ (доподлинная правда) звучал бы следующим
образом: «Восьмого августа, где-то с полвторого до шести с копейками я был
занят сделкой с проживающим в Шантарске гражданином Яшиным Михаилом
Денисовичем, широко известным в узких кругах коллекционером. Означенному
гражданину я продал четыре единицы холодного оружия, двуствольный бельгийский
карманный пистолет с откидным штыком, а также ордена: австро-венгерский
рыцарский крест ордена Франца-Иосифа, два Железных креста, Третьего рейха и
Германской империи, а также орден Ленина и две Славы, третьей степени и
второй».