Канализация, Газ & Электричество - читать онлайн книгу. Автор: Мэтт Рафф cтр.№ 54

2023: ДЕВИЦА С РЕКЛАМНОГО ПЛАКАТА ДЕВЯТНАДЦАТОЙ ПОПРАВКИ

Джоан со Змеем приехали на Гранд-Сентрал вовремя и успели на «молнию» до Атлантик-Сити, отходящую в 11:30. Гарри Гант позвонил на вокзал заранее и велел прицепить вагон-люкс в конец поезда. Джоан, возможно, отказалась бы от такой роскоши, но во всем остальном поезде нельзя было курить; да и Змей не желала упускать возможность прокатиться в таких шикарных условиях.

— Джоан, давай до обеда без самоуничижений.

Вагон-люкс был герметизирован, снаружи — такой же обтекаемый, как и любой другой вагон сверхскоростного экспресса, а внутри обставлен как нелегальный кабак времен Сухого Закона: красный бархатный ковер во весь пол, потолок темного дерева, медленно вращающиеся вентиляторы, пианола, восьмиугольные покерные столики из красного дерева и замши, разлапистые кресла и Автоматический Слуга (Сэм-101) в качестве бармена. Для увеселения пассажиров, которым настоящий пейзаж за окном казался скучным или неромантичным, в вагоне установили специальные проекционные экраны, которые можно было опустить на окна и выбрать из библиотеки один из тысячи искусственных видов; благодаря магнитным подушкам ход поезда был очень мягким, и движения почти не чувствовалось, разве что ускорение и притормаживание на станциях, так что выбрать можно было либо движущийся, либо статичный пейзаж, как душе угодно. Особой популярностью пользовались неподвижные виды идеализированных набережных Чикаго.

Как только Джоан и Змей сели, кондуктор объявил, что «молния» задержится на вокзале ввиду облавы, устроенной анти-антиамериканскими агентами. Джоан не терпелось отправиться в путь, так что она опустила экраны и выбрала лунную панораму, где в гоночных багги наперегонки с поездом по морю Спокойствия носились зеленые человечки; еще она включила телевизор над барной стойкой. Змей велела Сэму-101 принести рома со льдом, села в приятно пружинящее кресло и собралась почитать потрепанного «Атланта», который купила на деньги, вырученные за автографы. Обе закурили.

На экране знаменитый журналист-катастрофист Тэд Уинстон Пеллер давал интервью ведущему ток-шоу Зандеру Менудо.

— До меня дошел слух, — говорил Зандер, — что вы состоите в родстве с покойным голливудским режиссером Ирвином Алленом [136] . Я, правда, не уверен, многие ли зрители вспомнят Аллена, но…

— У нас духовное родство, — отвечал Пеллер. — Хотя, конечно, во времена Ирвина жизнь была куда проще.

У него были пухлые щечки, у этого Пеллера; пухлые в двадцать, пухлые на первой писательской фотографии, пухлые до сих пор, хотя с наступлением среднего возраста они начинали обвисать. «Тэд Уинстон Пеллер, — как заметил один из критиков, — превращается в бассета, как на рекламе „Хаш Паппис“».

— Ну тогда скажите нам, — продолжил Зандер, — хотя я отлично знаю, что вас об этом спрашивают на каждом шоу и после выхода каждой новой книги, но тем не менее этот вопрос не перестает нас интересовать: почему же вам так нравится описывать бедствия? Откуда такая любовь к авиакатастрофам, приливным волнам, а теперь вот — к землетрясениям?

— Я не думаю, что тут уж такая любовь…

— Я просто хотел сказать, что заметно, насколько вы преданны…

— На самом деле предан я, — прерывает его Пеллер, — неравнодушен, и что пытаюсь запечатлеть в своих книгах… это судьбу поколения… я имею в виду и то поколение, которое только-только достигает совершеннолетия, и свое, тех, кто стал совершеннолетним на смене тысячелетий. Это потерянное поколение.

— Какое? Ваше или нынешнее?

— Мое… то есть, оба… то есть, все потерянные, и с каждой минутой мы теряемся все больше. Будь я священником, а не литератором, я бы, наверное, скитался сейчас где-нибудь по пустыне, возвещая всем о том, что это наши последние дни.

— А. — Зандер проницательно кивнул. — Апокалипсис.

— Апокалипсис, именно. Я думаю, что Апокалипсис разговаривает с нами — «с нами», в смысле с потерянным поколением, с обоими потерянными поколениями, с потерянными людьми, где бы они ни находились: мы слышим его так, как больше ничего уже не можем услышать. Я помню мрачные студенческие годы взросления, когда нас накрывала такая громадная тень…

— Последствия Пандемии. Африканская и Сирийская войны.

— Да, конечно, и это — тоже, хотя в первую очередь я говорю о всеобъемлющей опустошенности, которая повлияла на меня и на моих сокурсников в Беннингтоне [137] . Никакие деньги и привилегии не смогли излечить глубокую неудовлетворенность жизнью, неудовлетворенность, которая, как тогда, так и сейчас, остается, пожалуй, самой большой катастрофой.

— Это абсолютно верно, — согласился Зандер. — «Разоделись, а некуда пойти». Не могу представить более неприятного чувства.

— Да. И я тоже.

— Змей? — позвала Джоан.

— М-м?

— Тебе никогда не кажется, что хватит уже надеяться на человечество?

— Периодически. — Змей подняла глаза от книги. — Но потом я вспоминаю, сколько повидала на своем веку потерянных поколений, у которых все получалось, несмотря на их неимоверную жалость к себе, и перспектива быстро выправляется. — Она покосилась на экран. — Жирненький бурундучок, да?

— Прежирный, — согласилась Джоан.

— Надежда, — повторила Змей, глотнув рома. — Одна феминистка меня как-то опрашивала на эту тему. Я тебе не рассказывала, как суфражистки [138] из меня хотели героя сделать?

— Нет. Правда, что ли?

— Богом клянусь. Хотели разместить мою фотографию на рекламном постере Девятнадцатой поправки [139] . Змей уставилась на потолок и продекламировала, словно читая с листа: — «Сара Эмма Эдмондс [140] по кличке „Змей“, уроженка прихода Принца Уильяма в Новом Брансвике, которая на тринадцатый день рождения получила в подарок от матери книгу М.М. Баллу [141] „Фанни Кэмпбелл, пиратская капитанша“. И этот безобидный подарочек — первая большая книга, предназначенная лишь для развлечения, которую прочла юная Сара, — вдохновил девочку настолько, что она срезала себе волосы, начала одеваться как мальчишка и взяла себе вымышленное имя Фрэнк Томпсон, а потом уехала на юг США, чтобы попытать счастья в роли мужчины. Она устроилась на мужскую работу: сначала продавала вразнос Библии в штате Коннектикут, затем стала более крупным поставщиком художественной литературы в городе Флинте, Мичиган. И там же она ответила на призыв родины в ее трудный час и вступила в Армию союза города Потомака, служила санитаром, пехотинцем и продемонстрировала за четыре года сражений и компетентность, и воспитательные способности, то есть выдающуюся женскую силу». Ну и так далее. — Змей хихикнула. — Джоан, эти феминистки из Новой Англии, они всю биографию написали — размером с небольшую брошюру, — ничего даже не обсудив со мной лично. Выдали меня почти за святую, а это не очень вежливо делать без разрешения. Так получилось, что я в то время была в Соноре, до меня не доходили письма, и вообще я считалась мертвой, и этот трактат печатался лет пять, прежде чем я о нем вообще узнала. Еще через пять лет я впервые встретилась с суфражисткой, дочерью подруги подруги Сьюзан Б. Энтони [142] . Мы обедали на Манхэттене, кажется, это была весна 1905-го… Разумеется, я пришла вся такая расфуфыренная — мне показалось, что это будет уместно. Еще и попыхивала толстой гаванской сигарой, что производило не самое благоприятное первое впечатление. Но после того как я затушила сигару, мы вполне нормально испили чаю с печеньем. Пока ели суп, я начала высказывать свои возражения по биографии Змея Эдмондс, начав с того, что совершенно не намеревалась демонстрировать «выдающуюся женскую силу». Штаны я надела лишь ради одной женщины, себя, и в армию пошла лишь потому, что не знала, где можно записаться на пиратский корабль Фанни Кэмпбелл. Война стала для меня приключением, бегством от скучного будущего, типа перспективы стать женой какого-нибудь фермера, который целыми днями будет возиться с картошкой; более благородных мотивов у меня не было, мне хотелось только порезвиться — не как женщине с какими-то правами, а как мальчишке. Так что не особо честно выдавать меня за радикалку.