– Вот уж нет, голубчик мой… – усмехнулись хитрые
татарские глаза. – Мы все-таки тайная полиция, а потому ничего не вправе
забывать. Голову могу прозакладывать, что к вашему чертову майору еще явится
когда-нибудь некий приличный господин, отыщет его среди британских туманов и
обязательно напомнит о некоем документе, собственноручно написанном майором в
старинном граде Кайзербурге. Но это уже другая история. И не нашего ума дело.
Наша задача сейчас иная – забыть, что клятый майор вообще существовал на свете…
Знаете, у Конфуция мне попалась как-то примечательная фраза: «Даже страж у
ворот может иметь свое мнение… но кого интересует мнение стража у ворот?» Это
ведь о нас, милый мой Алексей Воинович, мы с вами и есть не более чем стражи у
ворот, цепные псы самодержавия… а ведь неплохую формулировочку придумали
господа революционеры, лично я не вижу в ней ничего обидного, а тем паче
унизительного. Ну что будет с богатым хозяйством без толкового цепного пса?
Вмиг растаскают… – вздохнул он. – Я могу на вас полагаться? Теперь,
когда вы знаете мои мотивы?
Бестужев молчал. Сейчас, в знакомом кабинете, где за окном
задувал осенний петербургский ветерок, сном казалось вообще все происшедшее: и
старинные здания Лёвенбурга, и самая красивая, самая опасная в его жизни
женщина, которую ему предстояло вспоминать всю оставшуюся жизнь, и тягостные
поиски разгадок, и змеиный взгляд короля террора. Что-то бесповоротно сломалось
в его душе. Быть может, это и называется – взрослеть?
– Вы можете быть во мне совершенно уверены, господин
полковник, – сказал он решительно и тихо. – Слово офицера.
И все, что теперь было не более чем тягостным сном, с этими
словами отодвинулось в невозвратную даль.
Красноярск, 2001