Прекратив бесцельное кружение по обширному кабинету (и
мимоходом сшибив локтем бело-синюю фарфоровую вазочку, чего даже не заметил),
князь вернулся в кресло. Уставился в пол, вскинул на Ольгу глаза, опустил
голову…
– Что случилось, Андрей Дмитриевич? – спросила
она, пытаясь облегчить ему задачу.
В нем мешалась ярость с терпением, это чувствовалось.
Казалось, он никак не мог подобрать нужный тон.
– Оля, – сказал князь отрывисто. – Смело
можно сказать, что я для тебя был как отец…
– Я это всегда ценила и потому…
– И потому, – прервал он еще более резко, словно
наконец-то отыскал нужную линию поведения и у него камень с души
свалился. – И потому позволь тебе напомнить, что отцовские обязанности
заключаются не только в том, чтобы ласкать и лелеять. Отец, ты, быть может,
согласишься, имеет право при необходимости и выволочку устроить…
– Безусловно, – поддакнула Ольга.
– Рад, что ты это признаешь… – раскланялся князь
не без сарказма. – Ну что же… Откровенно тебе признаюсь, я в затруднении.
Никогда не думал, что мне придется вести беседы на такие темы… Вы росли без
материнского воспитания, обе, что-то я не мог не упустить, но иначе и нельзя,
есть области жизни, о которых отец с дочерьми все же не может разговаривать… Я
считал, все наладится как-то само собой… – махнув рукой, он надолго умолк.
– Вы не могли бы говорить яснее? – тихонько
произнесла Ольга.
Он вскинул голову, в глазах будто молния сверкнула.
– Изволь… Ты меня раздосадовала… поразила… убила… да я
просто не нахожу слов! Господи ты боже мой! – Он взялся руками за голову,
уперши локти в столешницу, и остался в такой позе. – Я, в конце концов,
человек широких взглядов, прекрасно понимаю, что сердце… что природа… что все
оно требует своего, что век у нас достаточно просвещенный, легкомысленный и
монастырскими нравами не грешащий… Но есть же пределы! Если бы не брат, я бы, скорее
всего, сгоряча вас шпагой проткнул вчера ночью… а впрочем, при мне не было
оружия… Что я несу, господи?! Как ты могла?!
– О чем вы?
Князь поднял голову и ткнул в нее пальцем так, словно это
было дуло пистолета, а дело происходило на дуэли.
– О том, что мы все трое собственными глазами изволили
вчера лицезреть в конюшне. О некоей барышне, которая валялась голая в куче
соломы с паршивым псарем и занималась с ним… О твоих ночных похождениях.
Она не оскорбилась – удивилась безмерно. Спросила, едва ли
не заикаясь от изумления:
– Ночь? Конюшня? Похождения?
– Ну, что делать, уж прости за этакий подбор
словес, – князь Вязинский распростер руки шутовским жестом. – Ты,
быть может, предпочитаешь именовать это как-нибудь иначе и по-французски? Но я,
уж не посетуй, в данном случае предпочитаю именно наш родной язык,
выразительный и красочный. Я в своей отсталости и непросвещенности предпочитаю
так и говорить: собственными глазами видел, как ты вчера ночью валялась на
соломе с паршивым крепостным мужиком…
Ольга сидела молча – что-то уже начинало проясняться у нее в
голове. Князь, вновь подперев голову руками, равнодушным и почти спокойным
голосом рассказывал, как вчера ночью брат поднял его с постели, велел
поторапливаться, и они в сопровождении полуночничавшего фон Бока отправились в
конюшню, где, оставаясь незамеченными, довольно долго наблюдали за кувырканиями
голой парочки в сене, причем лица участников этого незамысловатого действа
сумели рассмотреть благодаря висевшему тут же зажженному фонарю достаточно
ясно, чтобы опознать их со всей уверенностью…
– Тебе следует поблагодарить брата, – сказал князь
саркастически, закончив монолог. – Я хотел было на вас кинуться, сделать
что-то, но Михаил меня увел, уговорил не пороть горячку, не травмировать твою
нежную юную душу ловлей с поличным в такой ситуации… Тебе следует быть ему
благодарной…
– О да, – так тихо, что князь не смог бы
расслышать, проговорила Ольга. – Я ему бесконечно благодарна, отслужу
как-нибудь, чем смогу…
Теперь все прояснилось окончательно: камергер и его компания
за неимением лучшего устроили гнусную шутку. Ничего сложного, она и сама смогла
бы навести этакое видение, неотличимое от реальности.
– Только не надо меня уверять, будто среди обитающих в
поместье крепостных девок есть твой точный двойник, – сказал князь. –
Сама прекрасно понимаешь, что в такое объяснение ни один здравомыслящий человек
ни за что не поверит. Твой точный двойник из числа обитателей усадьбы, о
котором до сей поры никто не слыхивал… Фантасмагория, чушь! – Он чуточку
беспомощно потер лоб. – В голове у меня все туманилось, я решил на всякий
случай проверить, мы отправились к тебе в спальню, но тебя там не нашли,
постель была пуста… – Он пристукнул кулаком по столу и едва ли не
простонал: – Только подумать: крепостной псаришка… Я бы еще скрепя сердце
попытался понять, окажись на его месте кто-то… О чем я, черт побери… – Он
превеликим усилием воли взял себя в руки. – Короче говоря, я дал
распоряжение собираться в дорогу. Мы все уезжаем в Петербург. Хорошо еще,
прошло достаточно времени, чтобы рассудить спокойно… Отдать тебя в монастырь –
не те времена. Выгнать на все четыре стороны с мешочком сухарей и парой золотых
– чересчур мелодраматично, у меня не хватит духу, ты мне была все равно что
дочерью… Поэтому мы все уезжаем в Петербург. Там будет гораздо проще держать
себя в руках, пока эта дурь не пройдет. Подыщем подходящего жениха, не о графе
же Биллевиче теперь всерьез рассуждать – и, матушка, будь уверена, за жениха
этого ты выйдешь… Как ты меня огорчила, словами не передать…
Пока князь витийствовал, она, рассуждая холодно, давно
преодолев первое удивление, уже придумала план действий. Слишком серьезной была
ситуация, чтобы ограничиться слезами и уверениями в своей невиновности, которым
в таком положении никто не поверит ни капельки…
Она вскочила, мастерски сделав вид, будто захлебывается от
безутешных рыданий:
– Вы… Ваше… Как же…
И выбежала, закрыв лицо руками. Оказавшись в коридоре,
моментально опустила руки, огляделась, приоткрыла дверь «атласной» гостиной и,
после беглого взгляда убедившись, что никого там нет, сделала несколько
замысловатых движений руками, мстительно улыбаясь, нечто про себя прошептала.
И вернулась в княжеский кабинет – с гордо поднятой головой,
сухими глазами и непреклонным выражением лица. Подойдя вплотную к столу с золочеными
углами, Ольга произнесла ледяным тоном, внутренне посмеиваясь:
– Ну и всполошили же вы меня, Андрей Дмитриевич…
Всполошили, перепугали, ошарашили… Я не сразу и сообразила… Я, конечно, вас
прощаю, откуда вам было знать…
– Ты изволишь меня прощать? – вытаращил глаза
князь.
– Вот именно, – сказала Ольга безмятежно. –
Хочу быть великодушной. Прекрасно понимаю, что вашей вины тут нет…
Князь медленно-медленно выпрямился во весь свой немаленький
рост, его лицо побагровело.