Внизу раздался сдавленный вскрик, и Ольга, вспомнив, что
именно в той стороне совсем недавно слышала жалобные вопли изловленного
ворами-разбойниками бедолаги, задержалась, глянула вниз.
Взору открылась печальная картина: жертву собственной
неосторожности трое прохвостов уже почти совершенно освободили от верхнего
платья, а четвертый с видом предводителя стоял в сторонке, изучая часы и
бумажник незадачливого прохожего.
Ольге стало неприятно, и она, снизившись так, что висела
теперь над их головами аршинах в трех, не более, набрала побольше воздуха и
заорала противнейшим голосом базарной торговки, хриплым и визгливым:
– Вы что это творите, холера вам в бок?! Да я вас к
квартальному сволоку! Вон он, вон он! Матвей Иваныч, сюда пожалуйте, тут шалят!
На всех, кто находился внизу – и на грабителей, и на
ограбленного, – это произвело действие поистине ошеломляющее, и они
замерли в нелепейших позах.
Имитация чужих голосов и самых разнообразных звуков даже для
начинающей колдуньи была нехитрым делом, поскольку это умение как раз и входило
в состав «наследства». Ольга, воспроизведя точное подобие сухого деревянного
перелива трещоток, какими были снабжены ночные сторожа и будочники, испустила
якобы доносившиеся с разных сторон мужские крики:
– Вот они, вот они! Слева заходи, Пантелей Провыч, чтоб
не ушли! Сейчас я их, иродов, представлю куда надлежит, а там и розгами для
начала…
Звуковая картина, что скрывать, была весьма правдоподобной –
особенно для тех, кто слыхом не слыхивал о существовании молодых колдуний,
носившихся над городом ночной порой. Долго стараться не пришлось, у грабителей
страсть к сохранению вольности превозмогла испуг, и они, побросав награбленное,
припустили в разные стороны, громко охая и даже поскуливая в страхе.
Ограбленный растерянно остался стоять, озираясь и, конечно же, не усматривая
вокруг никакой спасительной подмоги.
Еще более снизившись, Ольга рявкнула пропитым голосом
пожилого полицейского унтера:
– Что стоишь, раззява? Хватай вещички и беги
подобру-поздорову, покуда они не вернулись!
Подействовало. Незадачливый прохожий сгреб в охапку свое
платье, подхватил брошенные главарем ценности и помчался куда глаза глядят. За
него можно было не беспокоиться – свое Ольга сделала, а там уж как ему повезет,
не до дому же за ручку провожать… Пожалуй, это все же доброе дело, а? Авось
где-нибудь и зачтется…
Поднявшись выше, она, ускоряя полет, направилась к центру
города и вскоре пролетала уже над Кунсткамерой. Раскинувшаяся внизу панорама
города изменилась: уличных фонарей горело в не в пример больше, светились там и
сям окна, иные изливали прямо-таки потоки света – в богатых особняках, несмотря
на позднее время, продолжались балы и здания, освещенные изнутри,
демонстрировали картины пышности и великолепия. Ольга пролетала мимо, не ощущая
ни малейшей зависти, – Петербургские балы для нее уже стали привычными.
Нужный дом она отыскала исключительно с помощью чутья.
Медленно опустившисьсь пониже крыши, Ольга подлетела к окну интересующего ее
человека, присутствие которого почувствовала по некоему, говоря обычным языком,
ореолу, и провела сверху вниз сложенными лодочкой ладонями. Створки высокого
окна с явственным скрипом растворились. Ольга, паря в воздухе горизонтально,
вплыла внутрь, одним движением пальца затворила за собой окно и, извернувшись,
прочно встала на обе ноги.
Господин флигель-адъютант Вистенгоф, особа, пользующаяся
благорасположением императора, безмятежно посапывал в полном одиночестве, лежа
на спине.
Бесшумно приблизившись к постели, Ольга простерла руки над
головой спящего и зашептала:
– Спи-усни, спи-усни, водой текучей, ленивой тучей,
плывущей неспешно, песком, струящимся тихо, заклинаю…
Она помаленьку проникала в сознание спящего, полностью
устанавливая над ним власть, подчиняя, перестраивая его сны, как театральные
декорации…
Результат сказался очень быстро: спокойное, безразличное
лицо спящего изменилось, на нем расплылась глуповатая, блаженная улыбка. И было
от чего: адъютант сейчас шагал по опушке благолепного, красивого леса, залитой
солнцем, усыпанной разноцветными яркими ягодами, калейдоскопически пестрыми
цветами – большей частью совершенно фантазийными, не имевшими аналогов в земной
флоре. Адъютанту было покойно, хорошо, даже умилительно…
Там, во сне, Ольга вышла ему навстречу – с распущенными
волосами и обаятельнейшей улыбкой, с венком из ромашек на голове, в просторном
платье из прозрачной тончайшей ткани, способном свести с ума мужчину что во
сне, что наяву. Судя по обалдело-восторженному лицу адъютанта, он проникся
должным образом. Полное впечатление: если бы сон зависел исключительно от него,
он стал бы чертовски предприимчив – но этим театром распоряжалась Ольга, а
потому адъютант вопреки собственным побуждениям так и остался стоять по колено
в цветах. Ольга вернула ему толику самостоятельности – и он чуточку растерянно
пробормотал:
– Кто ты, красавица?
Бывает порой, что человек даже во сне прекрасно осознает,
что видит сон. Но Ольга создала у адъютанта полную иллюзию другого состояния:
когда всему происходящему во сне веришь, как доподлинной реальности.
Подойдя вплотную и обворожительно улыбаясь, она прошептала
чарующим голосом:
– Я – здешняя лесная фея, милый Мишель. Я обитаю под
сенью безмятежно шумящих крон, среди многоцветья радуг, преломляющихся в каплях
утренней росы… Пища моя – нектар из чашечек цветков, а занятие мое – любовь…
И произнесла еще несколько подобных высокопарных фраз из
безнадежно устаревших романов прошлого века, решив, что изрядной долей
старинной, ныне смешной вычурности действия не испортишь. В конце концов, кто
сказал, что явившаяся во сне фея не имеет права изъясняться в духе романов,
умилявших наших прабабушек?
Распоряжаясь каплей предоставленной ему свободы, господин
адъютант во сне повел себя довольно решительно: не вступая в куртуазные
разговоры, без лишних церемоний сграбастал Ольгу в объятия и принялся
вольничать руками обстоятельно и недвусмысленно. Какое-то время она не
сопротивлялась, охваченная озорной мыслью: а что будет, если ему не
препятствовать? На что это будет похоже во сне?
Но вовремя вспомнила, что явилась сюда не развлекаться, и
вновь взяла руководство происходящим в свои руки, то есть решительно
высвободилась из дерзких объятий и, взяв адъютанта за руку, заставила
опуститься в высокую траву. Грациозно прилегла рядом, опираясь на локоть,
обволакивая собеседника лучезарным, пленительным взглядом.
– Милый Мишель, – проворковала она, – я вам
буду принадлежать нынче же… Но давайте сначала поговорим. Я беспокоюсь за вас,
мой рыцарь… Да-да, от меня мало что можно утаить. Мне достоверно известно, что
завтра вам предстоит нелегкая миссия…
– Пустяки, право, – сказал Вистенгоф с
бахвальством, наверняка свойственным ему и наяву, поскольку сон не более чем
продолжение и отражение яви. – Всего один удар кинжалом, который навсегда
освободит империю от тирана…