В стрельбе из лука он мог бы посостязаться и с
Чингисхановыми лучниками. Ну, на нет…
Сварог выбрал и взял в надежде, что не придется всем этим
пользоваться: разновидность кистеня – серп, соединенный длинной цепью с бронзовой
рукоятью; бронзовые же, каплевидные, с длинным и тонким острием предметы для
метания, уложенные в чехол из лошадиной кожи; короткое копье, что на Руси
называли сулицей.
Переодеваться в предназначенные для него одежды, надевать
доспехи майор не стал. Захватил только желтый плащ в качестве опознавательного
знака, чтобы, по крайней мере, одна сторона конфликта его ненароком не
подрубила, перекинул перед собой через спину лошади.
Сварог не зачислял себя в лихие наездники, но держаться в
седле умел, и не самым скверным образом. Тем более жеребца ему подобрали не
норовистого, легко подчиняющегося воле седока.
Звуки боя отошли в ночь, отдалились от курильниц и
жертвенников, от того места, где вооружался Сварог. Похоже, воины в желтых
плащах оттеснили мохолов от полевой ставки Нохора. Победа за нами? Или пока
рано торжествовать?
Молодой воин скакал позади. Интересно, это кто,
телохранитель или надсмотрщик? Для того и другого – юн и хиловат. Впрочем,
вспомни-ка прапорщика Кацубу: на вид – соплей перешибешь, а на деле – один
опаснее взвода «зеленых беретов».
– Уйх! – оглушающе ворвался в уши предупреждающий
крик. Сварог оглянулся и увидел, как его юный спутник поворачивает лошадь
навстречу двум теням, грозно и стремительно нарастающим из темноты. Выходит,
обошли с тыла таинственные мохолы.
Тени разделились: одна сшиблась с его безусым напарником,
другая взяла курс на него. Сварог понял: хочешь – не хочешь, а придется ему
поучаствовать в кавалерийской рубке. Скрыться он уже не успеет. Догонят и
что-нибудь в спину. Он дернул поводья, развернул жеребца, всадил ему в бока
каблуки десантных ботинок и понесся навстречу всаднику, своему нежданному,
ненужному и, безусловно, смертельному врагу.
Сварог нагнул голову пониже, прижал к лошадиной гриве, чтобы
не угодить часом под меткий бросок чем-нибудь мохольским или под выстрел из
какой-нибудь доисторической фигни. Кто этих мохолов знает. Правая, свободная от
поводьев рука раскручивала цепь кистеня, серп со свистом рассекал воздух рядом
с несущимся жеребцом.
Они неотвратимо сходились. Сварогу вдруг показалось, что он
затесался в шутовские военно-исторические игрища, что все совершается не
всерьез, а потехи ради, от нечего делать. Отгоняя глупости, майор выругал сам
себя, не жалея слов, и заставил думать только об одном – об этом налетающем
темном всаднике, который не позже чем через три удара сердца попытается достать
его чем-то и достать сразу насмерть.
Сварог держал своего коня, чтобы мохол оказался по правую
руку. Какие-то метры…
Мелькнули черная грива, за ней опушенная мехом шапка, копье,
направляемое в грудь, за ним – желтое лицо с глазами-щелочками.
Сварог подгадал. Раскрученная и вовремя выброшенная снизу
вверх цепь кистеня отбила копье мохола, оно, выбитое из руки, взмыло над
всадниками и пропало во тьме. Но увесистый кистень майор тоже не удержал.
Всадники проскочили мимо друг друга и теперь разворачивали
лошадей. Рука Сварога скользнула в кожаный чехол. Вытащенная из него бронзовая
«капля» удобно легла в ладонь, вызвав у майора то самое редкое, но знакомое ему
ощущение броска, когда чувствуешь единение мышц и дыхания, уверенности и
тяжести предмета, что предстоит метать.
И едва они ударили своих лошадей, заставляя их снова
сходиться, – Сварог кинул бронзовую «каплю». Он попал куда метился – в лоб
лошади мохола. Та, истошно заржав, дернулась, попыталась взмыть на дыбы.
Всаднику-мохолу удалось сдержать, усмирить ее, но… Брошенный вслед за первым
маленький бронзовый убийца вонзился длинным жалом в открытую, не защищенную
никакими доспехами шею всадника-мохола.
Схватившись за шею, молча – ни стона, ни крика – убитый
Сварогом воин упал на землю. Лошадь, освобожденная от седока, ускакала в одном
ей ведомом направлении.
Сварог подъехал и склонился над поверженным врагом.
Невысокий, скуластый, желтокожий, раскосый – один из тех, кто соперничал с
Великим Мечом за господство над этими просторами, он же, наверное, предок тех,
кто впоследствии покорит эти территории.
Майор тронул поводья. Если он не опоздал, надо все-таки
помочь юному воину Нохора, взявшему на себя второго, вернее первого, мохола. Но
он опоздал. Два человека, два воина лежали на холодной ночной земле. Рядом
паслась лошадь под седлом, лошадь ратника воинства Нохора; мохолы ездили без
седла. Из груди юноши проскользнувший меж чешуйками брони торчал топорик,
напоминающий индейский, рука так и не выпустила окровавленную саблю. Для
мужчины этого мира из неважно какого племени смерть на поле брани должна
считаться почетной участью. Пусть они попадут в обители своих богов и героев,
где их примут со всеми причитающимися почестями.
Ночь вокруг молчала.
И вдруг посвист, молодецкий, залихватский, заставил Сварога
завертеть головой. Костры, пылающие возле курильниц и жертвенников, высвечивали
желтые плащи. Люди Нохора вернулись. С вождем или без? Сварог направил коня
туда, к ним.
Живой и невредимый Великий Меч стоял как раз на том месте,
где появился вытащенный из будущего Сварог. Нохор улыбался.
Майор спрыгнул на землю. Плащ остался перекинутым через
спину жеребца, копье вставлено в седельные ножны, чехол с метательными
«каплями» брошен на землю. Сварог предстал перед вождем, как тому должно было
показаться, без оружия. Незачем вынуждать Великого Меча быть настороже.
Это может помешать задуманному.
Нохор смотрел на Сварога с нехорошим удовлетворением, как на
желанную, долгожданную игрушку, улыбался во весь рот, и у висков покачивались
черно-бурые лисьи хвосты и еще какие-то плоские золотые висюльки, дракончики и
кони. Сварог медленно и плавно, как во сне, опустил руку, дернул большим
пальцем клапан кобуры.
– Ну и пришлось же за тобой побегать, – сказал
Нохор. – Как за капризной девкой, право слово. Ничего, все позади… –
И приказал, не оборачиваясь: – Приведите ему коня.
Кто-то, не видимый за пламенем костров, припустил прочь,
отчаянно стуча сапогами. Все так же медленно и плавно Сварог поднял руку,
отводя большим пальцем ребристый язычок, он успел еще испугаться, что по
неведомым законам колдовства перенесенный в другое время порох не вспыхнет, а
пружина не распрямится, – и тут же, в некий растянутый на долгие минуты
миг, ощутил, как освобожденный ударник пошел вперед и кусочек золота ввинтился
в нарезы, деформируемый страшным давлением, подпираемый упругим, удлинявшимся
цилиндром раскаленного газа, коричневая гильза неспешно ушла вправо по параболе…
Кажется, рядом вопили, звенели оружием, выхватывая мечи на бегу, кто-то
проломился прямо сквозь костер черным чертом в ворохе ало-золотистых
искр, – но вокруг Сварога уже смыкалась мутная пелена, и, стреляя второй
раз, он уже плыл посреди этой пелены в непонятном направлении, видел еще, как
прямо перед ним, перед дулом пистолета, возникла в сером тумане дыра с
неровными краями и в ней виднелись далекие костры с мелькавшими на их фоне
черными, неправдоподобно четкими силуэтами – а потом исчезли и дыра, и туман.
Сварог стоял почти на том же месте, впереди виднелся раскоп, а пистолет был в
руке.