Богатыристика Кости Жихарева - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Успенский cтр.№ 50

Есть и почище былина – там Илья встречается с дочерью-богатыркой. Служил старый «во земле во Тальянской» у тамошнего короля три года, а жил у прекрасной вдовы-булочницы – вот дочурка и получилась!

Илья «назвал ее себе дочерью любимою» и отпустил с миром, а сам «лег-то спать да прохлаждатися» в шатре. Наша лихая синьорита тоже почувствовала себя оскорбленной, взялась за рогатину, но у Муромца-то «крест на вороте да полтора пуда»!

Изрубил и дочурку в мелкие кусочки на прокорм степной живности.

Вот что крест животворящий делает!

Не одобрял народ связей с чужестранками, а уж тем более с какими-то архаическими амазонками. Да и нынче от смешанных браков полно неприятностей. Менталитеты не совпадают…

Кстати, «королева воинов» в известном сериале не просто так носит свое имя. Зена (Xena) – это Ксения, что по-гречески значит чужая… Чужая, лишняя, осколок старого мира, пережиток матриархата…

Надо еще добавить, что былина о схватке Муромца с Добрыней очень уж похожа на две вышеупомянутые, хоть и закончилась хеппи-эндом. Видимо, когда-то был и Добрынюшка сыном Ильи! Это уж потом он стал Никитич! А Илья, в свою очередь, уж не Святогоровым ли отпрыском являлся первоначально?

Все течет, все постоянно меняется в мире былин…

А в наше время трагическая история про отца и неузнанного сына выродилась в жалостную дворовую песню:

…А за углом в новом доме

Роскошно живет прокурор.

Он судит других по закону,

Не зная, что сын его – вор.

Ежу понятно, что им суждена роковая встреча в зале суда.

Помельчали нынче герои-то…

… – Что же ты натворил, малый? Как доспел себе беду великую? – приговаривал Илья Иванович.

Костя шагал по главной киевской улице, которую уже в те времена Крещатиком называли, окруженный стражей. Трое богатырей шли рядом.

– Потому что не проверили, кто он да откуда, – гнул свою линию Алеша Попович. – Мало ли что Микула привел! Микула добрый, он всякую приблудную тварь привечает! Вот и опозорил подзаборник неведомый все племя богатырское!

– Помолчи. Не все еще ясно, – возражал Добрыня. – Многие сомнения меня берут. Вроде и дело простое, а концы с концами не сходятся…

– Без разницы, – сказал Попович. – Вон какой вой подняли бабы да девки киевские!

В самом деле, над стольным городом висел непрерывный вой:

– На кого же ты нас оставил, Чурилушко?!

– Где нынче кудри твои светло-русые?

– Где твои ли те собольи шубоньки?

– Где и шляпа твоя семигранчатая?

– Где походочка твоя щапливая?

– Где твои златые пуговки – каждая по яблочку?

– Уж не видеть нам лица твоего белого!

– Уж не слышать голоса-то звонкого!

– Одни мы остались – с женихами немилыми да с мужьями постылыми!

– С собой унес Чурилушка всю любовь сердечную!

– Вы отдайте нам убийцу окаянного! Мы своим судом с ним рассчитаемся!

Далее следовали ругательства – непонятные, потому что древнерусские.

Стражники, тоже поругиваясь, защищали арестанта от кипящих и шипящих киевлянок древками копий.

Костя шагал молча, уткнув глаза во сыру землю.

Не станешь ведь рассказывать, что вышел среди ночи с гостиного двора по зову мудрого филина…

…Отрок долго следовал в темноту за призывным уханьем, пока не пришел к могучему дубу (все дубы, в отличие от березок, были могучими). Он запрокинул голову, чтобы рассмотреть, не сверкнут ли в листве желтые круглые очи Кузьмы-Демьяна.

Филин ухнул в последний раз. Листва зашуршала, и к ногам Кости упали в траву блеснувший в лунном свете меч и ножны к нему – с золотыми заклепками.

Костя поднял клинок, поднял его над головой. Меч словно прирос к руке – в меру длинный, в меру тяжелый… Как будто век им орудовал!

Конечно, не простой клинок прислал ему Колобок, а какой-нибудь особенный меч-саморуб. С таким и учиться не надо: лучше владельца знает, куда нацелиться…

– Спасибо, ребята! – шепотом крикнул Костя.

Он ожидал в ответ привычное «Давно не вопрос!», но филин промолчал – как видно, для конспирации. Только крыльями захлопал.

Костя вложил клинок в ножны, схватил драгоценный дар – и отправился плутать по киевским неосвещенным улицам в поисках гостиного двора. Кое-как нашел…

…Он так и заснул в одежде, обняв оружие…

Теперь-то Жихарев сообразил, что никакой это был не филин. Кто лучше скомороха умеет подражать птичьим голосам? Кто сможет двигаться бесшумно и незаметно? Кто воспарит на дуб не хуже ночного летуна?

И то не крылья хлопали в темноте, а полы плаща Куковяки. И меч с ножнами он сбросил с дуба по отдельности, чтобы не узнал Костя-дурачок: бобровый мех внутри тех ножен весь обагрен кровью.

Кровью Чурилы Пленковича, чье обезглавленное тело валялось на пустыре позади гостиного двора. Прекрасная голова лежала рядом, разметав по пыли кудри желтые, и ясные очи щапливого молодца были закрыты, и уста его сахарные улыбались, словно увидел напоследок бедняга дивный сон…

Кому теперь об этом расскажешь? Кто поверит в сказку про Колобка? Кончились сказки, жесток былинный мир…

Вот и княжеский судья Пермята Васильевич не поверил. Старый был лисовин, по роже сморщенной видно. Подошел к Чурилову телу, попинал зачем-то сафьяным сапожком кудрявую головушку…

Повесили бы Костянтинушку нашего тут же, если бы не Добрыня.

– Не спеши, Пермята Васильевич, – сказал он. – Казнить недолго. Только почему на одежде отрока ни капельки крови нет? Когда башку снесешь ворогу, так тебя самого кровавым ключом окатит. На земле тоже следов ее не видно. И почему голова отсечена ровнешенько – неопытной-то рукой? И где Чурила ночь проводил, и как на пустыре оказался – ничего не понятно… Если что не так – мы ведь спросим!

– Хватало и без мальчишки врагов у Чурилы в Киеве, – неожиданно заступился и Алеша Попович. – Начиная с меня…

– А ты, злодей уголовный, что скажешь? – ткнул в Костю пальцем Пермята.

Все резонные объяснения никуда не годились. Жихарев понес полную чушь – что-то про дактилоскопию, про группу крови и пото-жировые следы… Потом спохватился и заявил, что далее будет говорить только в присутствии своего адвоката.

И от блокбастеров польза бывает! Правда, сомнительная.

– Только время напрасно переводим, – сказал судья. Но все же приказал отвести до поры злодея в погреба глубокие.

На прощание Алеша сунул отроку его же рюкзачок – туго набитый.