Орлы и ангелы - читать онлайн книгу. Автор: Юли Цее cтр.№ 58

По субботам и воскресеньям я уходил из дому точь-в-точь как в будни, разве что возвращался вечером пораньше, но никогда до полседьмого. Мне хотелось приучить Джесси к определенному ритму, чтобы иметь возможность положиться на то, что она окажется в состоянии управляться с собой в дневное время, пока я работаю. В освободившиеся таким образом часы я наведывался к себе в квартиру на Верингерштрассе, где меж тем уже начало попахивать запустением. Переодевался, забирал рубашки из прачечной и костюмы из химчистки и еще на пару часиков наведывался в контору, чтобы как минимум продемонстрировать добрую волю. Мне было понятно, что я в некотором роде схожу с дистанции. Краем уха я слышал, что возникло какое-то новое дело, связанное с Балканами, то есть по моей прямой специализации, и что Руфус пару раз отменял свои университетские лекции, чтобы слетать в Албанию. Он не приглашал меня с собой, и я даже не знал, что у него там за дела. Когда мне случалось по оплошке задуматься над тем, что со мной происходит, я впадал в панику. Не раз возвращался я к мысли о необходимости сосредоточиться на работе, вновь начать засиживаться в конторе до десяти или самое меньшее девяти. Но ровно в шесть перед моим мысленным взором всплывал образ Джесси, одиноко притулившейся к двери в пустой квартире, ожидая меня, а после семи мне было и вовсе не усидеть на стуле. Я хотел обсудить это с Руфусом, но мне было ясно, что Джесси от кого-то скрывается, и пока я не выяснил, что с ней произошло и кто в этом замешан, нельзя было говорить никому, где она находится. Когда я однажды услышал из ее уст имя Руфуса, меж ними словно бы разверзлась пропасть, и непонятно почему у меня росло ощущение, что я должен сделать выбор. Впервые в жизни я попал в ситуацию, в которой не мог довериться Руфусу.

Улица пахнет раскаленным асфальтом и выплюнутой жвачкой. На пару минут покидаю Клару и пса и покупаю бутылку воды в супермаркете на углу — в том самом, где всегда покупал рис для Джесси. Наливаю минералки в ладонь и брызгаю Кларе в лицо. Пузырьки газа на какую-то долю секунды остаются на коже, смахивая на стеклянных мух, потом лопаются. Набираю пригоршню минералки и для пса, он слизывает мощными толчками большого языка, а голову поднять все равно не может. Отдельные пешеходы, качаясь, проходят по улице и исчезают в подъездах, про которые мне известно, что там прохлада и кафель, что пол под почтовыми ящиками усеян рекламой и выход во двор заставлен трехколесным велосипедом. Я чувствую себя одиноко.

Клара, говорю я, с самого рождения в голове у меня какой-то шум, объясняющийся единственно тем, что я живу на свете, и он столь же невыносим, как царапанье длинным ногтем по грифельной доске. Иногда, если все вокруг стихает, этот шум усиливается и от него уже никуда не денешься.

Не думаю, что она меня слышит.

Жил да был учитель арифметики, говорю я, который вечно писал мелком величиной с горошину, а я сидел в классе и глядел как загипнотизированный на его чересчур длинные ногти, которыми он удерживал мелок, чертя им дуги и линии слева направо через всю доску. Геометрические фигуры, получавшиеся у этого учителя, были зеркалом моего сознания, диаграммами истошных воплей.

Я хочу наговорить эти предложения на диктофон, но, когда включаю его, весь пассаж уже улетучился из памяти, за исключением двух слов, которые я бессмысленно повторяю: истошные вопли, истошные вопли.

А ты сегодня ела, спросил я.

Да, сказала Джесси.

Я осторожно задрал ей футболку, полюбовался пару секунд безмятежным пупком, чистым, как перламутровая изнанка морской раковины, и прижался носом к ее животу.

Что ты делаешь?

Однако она не оттолкнула меня.

Выясняю, что ты сегодня ела.

Что ж ты, это сквозь кожу учуешь?

А вот и учую!

Да и впрямь чем-то пахло, какими-то цитрусовыми; к счастью для меня, она, когда ела, непременно сажала пятна себе на одежду.

Апельсины, сказал я.

Верно, радостно вскричала она.

Кивнув, я отпустил край футболки. А когда отвернулся и твердым шагом отправился в прихожую снять с гвоздя пиджак, она крикнула мне вслед, как какая-нибудь венская шалава:

Умудохал раздолбай, хоть ложись да помирай!

Я тут же подыграл ей, превратившись в эдакого субчика в кожаной куртке с банкой-другой пива в кульке и со свежепомытым «эскортом», припаркованным у входа в комнату.

Гусары с дам денег не берут, откликнулся я и, чеканя шаг, прошествовал на кухню, к портфелю, в котором уже несколько недель не держал бумаг, но только, как, например, сегодня, пакет киви. Достал один плод и протянул ей.

Бери, сказал, и садись в машину.

Она подошла ко мне, щелкнула невидимой дверцей, и вот мы уже на самом деле помчались вниз по лестнице. По дороге она надкусила мохнатый плод, даже не отклеив овальную отметку импортера. Проглотила вместе с нею. О том, чтобы очистить киви, не могло быть и речи, все удовольствие заключалось в том, чтобы вгрызться в него, как в мышь. В равной мере и апельсины нравились ей только потому, что можно было, как кожу, отслаивать белую внутреннюю оболочку.

На улице нам в лицо задул холодный ветер, срывающий листья с ветвей. То и дело маленькой зеленой звездой о землю ударялся каштан. Рядом с Джесси я воображал, будто осень и зима всегда были моим любимым временем года; я заранее предвкушал прогулки по Пратеру, шорох палой листвы под ногами, пока над головой среди золотых куполов деревьев проплывают по небу гондолы колеса обозрения, большие и красные, как трамваи, ходящие в центре города. А в декабре я упакую Джесси в толстый пестрый свитер и мы покатимся с нею по первому снежку.

Можно до тебя дотронуться, спросил я.

Нет, сказала Джесси.

Хорошо, тогда пойдем поедим.

В Обедворец, сказала она.

А где это, спросил я.

Рядом с Картофельным Капищем, сказала она, напротив Церкви ветчинистов седьмого дня, за Кафедральной пиццерией и Полумесяцем Пахлавы.

Я рассмеялся, ей и впрямь было все равно, куда мы отправимся, она там так на так ни к чему не притронулась бы, но мне требовалась нормальная еда хотя бы раз в неделю.

Сперва ей захотелось пройти через парк, хотя это и было в любом случае не по дороге. Повсюду в аллеях пахло людьми, не только детьми и пенсионерами, но людьми всех возрастов и рангов, а еще, пожалуй, осенью и сладкой ватой.

Когда Джесси повернулась ко мне, я обнаружил у нее на правой щеке только что просохшую слезу.

Почему, спросила она, тебе все время хочется ко мне притрагиваться?

Это был трудный вопрос, и заранее заготовленный ответ у меня отсутствовал. Потому что это приятно, скованно сказал я.

Тебе, может быть, сказала она. Но не мне.

Строго говоря, я это знал, тем не менее из ее уст эти слова стали для меня шоком. Я почувствовал себя поставленным на место, и это еще в лучшем случае.