Я, не отвечая, подтолкнул тележку к кассе и стал смотреть, как женщина одно за другим сканирует мои безумные приобретения. Наверное, эта моя идея — самая дурацкая из всех идей, когда-либо посещавших человеческую голову. Единственная в мире женщина, к которой я серьезно отношусь, будет смеяться надо мной, собирая чемоданы.
— С вас восемьдесят четыре доллара семьдесят семь центов.
Моя карта быстро чиркнула по щели считывателя, и вот я уже бегу на стоянку с мешками в руках. Еще секунда, и «чарджер» на всех парах несется к дому.
Проскакав по лестнице через несколько ступенек, я влетел в квартиру и с порога увидел головы Шепли с Америкой, сидящих на диване. Телевизор был включен, но работал почти без звука. Слава богу, Эбби не проснулась. Я плюхнул свои мешки на столешницу и принялся раскладывать покупки, стараясь не слишком громко хлопать дверцами шкафов.
— Дай знать, когда Голубка проснется, ладно? — мягко попросил я, поворачиваясь к Америке. — У меня тут спагетти, блинчики, клубника, овсянка с шоколадом, и, кажется, она любит вот эти смешные разноцветные хлопья, да, Мерик?
Эбби открыла глаза и смотрела на меня со своего кресла. Нижние веки у нее были серые от растекшейся туши. И вообще ее внешний вид приблизительно соответствовал моему самочувствию.
— Привет, Голубка.
Несколько секунд она глядела на меня, как будто не понимая, где находится и как здесь очутилась. Я подошел к ней поближе. Перед своим первым боем я и вполовину так не нервничал.
— Проголодалась? Я поджарю тебе блинчики… или… Э-э-э… Есть овсянка. Еще я купил розовую фигню, которой вы, девчонки, бреетесь, и фен, и… Сейчас-сейчас… Вот оно…
Я схватил один из мешков, отволок его в спальню и высыпал содержимое на кровать. Пока я искал губку для удаления волос, мой взгляд случайно упал на собранную и застегнутую сумку. У меня подвело живот, во рту снова пересохло. Кое-как собравшись с силами, я вернулся в гостиную:
— Там твои вещи…
— Знаю, — сказала она.
Я поморщился от острой физической боли:
— Уезжаешь…
Эбби взглянула на подругу, которая смотрела на меня так, будто жаждала моей крови.
— А ты серьезно думал, что она останется?
— Детка… — прошептал Шепли.
— Вот только не надо, Шеп! Даже не вздумай его защищать! — кипятилась Америка.
Я с трудом сглотнул:
— Голубка, мне так жаль! Даже не знаю, что и сказать…
— Чего ждешь? Пойдем! — сказала Мерик, потянув Эбби за руку, но та продолжала сидеть. Когда я сделал шаг вперед, Америка ткнула пальцем в мою сторону. — Клянусь, Трэв! Если попытаешься ее остановить, я оболью тебя спящего бензином и подожгу!
— Мерик! — умоляюще простонал Шепли.
Обстановка накалялась.
— Все в порядке, — наконец-то сказала Голубка.
— То есть как в порядке? — спросил Шеп.
Эбби закатила глаза, указав на меня:
— Трэвис привел домой женщин из бара, ну и что?
Я опустил веки, пытаясь утихомирить боль. Я так боялся, что Голубка уедет, а ей, оказывается, на все было наплевать!
— Ха-ха! — не унималась Америка. — Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе это понравилось?
Эбби оглядела комнату:
— Трэвис может приводить сюда кого пожелает. Он здесь хозяин.
Я проглотил ком, стоявший в горле:
— Так ты не собирала вещи?
Голубка покачала головой и взглянула на часы.
— Нет, наоборот, пойду распакую. А еще я бы хотела поесть, принять душ и переодеться, — сказала она, направляясь в ванную.
Америка метнула на меня смертоносный взгляд, но я, не обращая на нее внимания, пошел следом за Эбби и, остановившись перед дверью, тихонько постучал:
— Голубка?
Она вяло откликнулась:
— Да?
— Ты остаешься?
Я прикрыл глаза, как будто ожидая удара.
— Могу уехать, если хочешь. Но, вообще-то, спор есть спор.
Я прислонился головой к двери:
— Я не хочу, чтобы ты уезжала. Но если уедешь, буду не в претензии.
— То есть ты освобождаешь меня от условий нашего пари?
Ответ напрашивался сам собой, и все-таки я не должен был удерживать Эбби против ее воли. В то же время я ужасно боялся, что она уедет.
— Если скажу «да», ты вернешься в общагу?
— Ну разумеется. Что мне тогда здесь делать? Это же не моя квартира! — сказала Голубка, и сквозь деревянную дверь ванной до меня донесся мягкий смешок.
Я не знал, огорчена она или просто устала после ночи, проведенной в кресле. Если все-таки первое, то нужно во что бы то ни стало не дать ей уйти. Иначе я рискую больше никогда ее не увидеть.
— Тогда я говорю «нет». Все остается в силе.
— Ну а теперь можно мне принять душ? — тихо спросила Эбби.
— Конечно…
Тут Америка, хлопнув дверью комнаты Шепли, сердито протопала в холл и остановилась прямо передо мной.
— Ты эгоистичная свинья! — прорычала она.
Я пошел к себе в спальню, взял Голубкины тапочки и халатик, потом снова направился к ванной. Ясно было, что Эбби, скорее всего, останется, но лишний раз ее задобрить не мешало.
— Голубка, я принес твою одежду.
— Брось возле раковины. Я возьму.
Я открыл дверь, положил вещи и, глядя в пол, сказал:
— Я вчера просто с катушек слетел. Услышал, что ты говорила обо мне Америке, и взбесился. Думал проветриться и выпить немного, чтобы прийти в себя, и сам не заметил, как надрался, а тут эти девицы… — Я замолчал, пытаясь обрести контроль над собственным голосом. — Утром проснулся — тебя нет в кровати. Потом смотрю — ты в кресле спишь, а на полу обертки от презервативов. Мне аж поплохело.
— Чем пытаться меня подкупить, притащив домой чуть ли не весь супермаркет, лучше бы просто со мной поговорил. Не к чему было сорить деньгами.
— Мне плевать на деньги, Голубка. Я испугался, что ты уедешь и не станешь больше со мной разговаривать.
— Я не хотела тебя обидеть, — сказала она, и, по-моему, искренне.
— Я знаю, сейчас уже словами не поможешь… Я все прогадил… как всегда.
— Трэв?
— А?
— Больше не садись на мотоцикл пьяный, ладно?
Мне хотелось сказать что-то еще, хотелось еще раз попросить прощения, объяснить, до какого отчаяния я вчера дошел. Я и сейчас сходил с ума — от полной неспособности справиться с собственными чувствами. Нужные слова не шли. Мозг заклинило на одном: после всего, что произошло, после всего, что я наговорил, ей нечего мне ответить, кроме того, чтобы я не ездил пьяный.