Шесть дней любви - читать онлайн книгу. Автор: Джойс Мэйнард cтр.№ 13

Я слушал и старался запоминать. Вот Фрэнк полностью сосредоточился на пироге с персиками, отрешился от всего, словно окружающий мир для него перестал существовать. Хороший рассказчик, он говорил так, что оторваться было невозможно. Ну, почти — украдкой я все же поглядывал на маму. Она стояла у разделочного стола и наблюдала за нами.

«И это моя мама?» — потрясенно думал я, едва ее узнавая.

Во-первых, она словно помолодела. Мама не спеша ела персик, такой спелый, что сок стекал по подбородку и капал на цветастую блузку, а она точно не замечала — кивала и улыбалась. Я чувствовал, что маме весело, а еще заметил искру, что пробежала между нею и Фрэнком. Рассказывал он вроде мне и смотрел на меня, но на кухне творилось что-то еще, не доступное никому, кроме них. Мама с Фрэнком словно обменивались высокочастотными сигналами, которые улавливали только они вдвоем.

Говорил Фрэнк со мной, а обращался к маме. Она прекрасно его понимала.

Кулинарный урок еще не закончился. Фрэнк показывал, как собрать жирную крошку в комок, сделать в нем ямку и налить в нее ледяной воды, буквально чуть-чуть.

— Сперва подготовим верхний корж — собираем крошку в шар, — объяснял он. — К идеальной форме не стремимся: воды для этого нужно слишком много. Главное, чтобы крошка схватилась и шар можно было раскатать.

Скалки у нас не нашлось, но Фрэнк не растерялся: взял винную бутылку, содрав с нее этикетку. Он научил раскатывать тесто — быстро, энергично, от центра к краям. Потом дал попробовать мне. Мол, лучший способ научиться — это практика.

Фрэнк собрал тесто со стола, и оно едва не рассыпалось, а когда раскатал, круг получился весьма условно. Местами оно так и не схватилось — там он примял ладонью.

— У ладони нужная температура и чувствительность, — сказал Фрэнк. — Человек накупит разных хитрых прибамбасов, а ведь самое нужное у каждого с собой — пользуйся на здоровье.

Нижний слой лег в форму без проблем. Фрэнк раскатал его на вощеной бумаге. Когда оно стало тонким-тонким, накрыл перевернутой формой, подцепил бумагу, снова перевернул форму и осторожно отделил бумагу от теста. Вуаля!

Начинкой занимался я — посыпал персики сахаром и добавил немного корицы.

— Сюда бы манки или крахмала из тапиоки, чтобы сок впитывали, — проговорил Фрэнк.

Представляете, крахмал из тапиоки у нас был!

— Вот он, бабулин секрет, сказал Фрэнк. — Перед тем как выложить начинку, посыпь пласт крахмалом, нужно чуть-чуть. Видел, как зимой соль на обледенелую дорогу сыплют? Немного крахмала — и все, прощай, сырая корка! Тапиока впитывает сок, но в отличие от кукурузного крахмала не дает привкуса. Пробовал сырые пироги? Нижний слой у них как клейстер, не лучше, чем у поп-тартсов.

Конечно пробовал! В морозилке у нас целая упаковка поп-тартсов — разогрей и ешь.

Фрэнк посыпал персики мелкими кубиками масла. Настал черед верхнего пласта. Фрэнк сказал, что этот пласт должен получиться эластичнее нижнего, хотя опять-таки воду легче добавить, чем убавить.

Я снова покосился на маму. Она смотрела на Фрэнка, а он, явно почувствовав ее взгляд, обернулся.

— Странная штука — советы, — проговорил он. — Человека нет уже четверть столетия, а его слова застряли в голове. «Не держи в руках слишком долго», — наставляла бабуля. Сперва я не понял, о чем она; думал — о деньгах. Бабуля пошутила, — пояснил Фрэнк, хмыкнув.

Без уточнения мы бы не сообразили. Казалось, его вечно поджатые губы не умеют улыбаться.

Верхний пласт мы тоже раскатали на вощеной бумаге. Только теперь форму на него не опрокинешь: в ней низ пирога и персики.

— Поднимем его и положим сверху на персики. На долю секунды наш рассыпчатый пласт с мизерным количеством ледяной воды повиснет в воздухе, — предупредил Фрэнк. — Чуть замешкаешься — тесто рассыплется. Поспешишь — упадет не туда. Нужны крепкие нервы и твердая рука. Нужно характер проявить.

До сих пор мы с Фрэнком занимались пирогом вдвоем, а мама лишь смотрела. Тут он положил ей руку на плечо и сказал:

— Давай, Адель, ты справишься.

Какое-то время назад, уже не помню, когда именно, у мамы стали дрожать руки. Попробует взять монету с прилавка или нарезать овощи — в редких случаях вроде сегодняшнего, когда у нас появлялись свежие продукты, — дрожь не дает ничего сделать. Она откладывала нож и спрашивала: «Супом сегодня обойдемся?»

Попробует накрасить губы — помада размазывается. Наверное, поэтому она бросила занятия виолончелью. Вибрато у нее естественное, а вот крепко держать смычок не получалось. Штопка, которой мама занималась сегодня вечером, превратилась в пытку. Вдеть нитку в иголку она вообще не могла и просила меня.

Мама встала у разделочного стола рядом с Фрэнком и забрала у него бутылку, которая играла роль скалки.

— Я попробую, — согласилась она и взяла раскатанное тесто, как показал Фрэнк.

Он стоял очень близко. Раз — и тонкий пласт лег точно поверх персиков.

— Отлично, милая, — похвалил Фрэнк.

Потом он научил меня защипывать края, смазывать верх молоком, посыпать сахаром и протыкать вилкой, чтобы пар выходил. Наконец поставил пирог в печь.

— Через сорок пять минут будет готов, — пообещал он. — Бабуля говорила так: «Сегодня богатейший богач Америки нашему пирогу позавидует». Надеюсь, у нас тоже получится.

— Где сейчас ваша бабушка? — спросил я.

— Умерла, — ответил Фрэнк таким голосом, что вопросы у меня кончились сами собой.

Тем летом мое тело изменилось. Я не просто вырос. Голос ломался: иногда я открывал рот и не знал, заговорю ли прежним высоким голосом или новым, грубым и низким. В плечах еще не раздался, зато шея немного налилась, волосы появились и под мышками, и внизу, в местах, о которых вслух не говорят. Там тоже многое изменилось. Я видел папу голым и застыдился своего тела. «Малёк!» — хохотал тогда папа. Ричард младше меня, но, посмотрев на него в душе, я лишь укрепился в подозрениях. Со мной было что-то не так. Меня растила женщина. Женщина, которая свято верила: мужчины — эгоисты, подлые и жестокие изменники. Дай срок — и мужчина разобьет тебе сердце. Чем это оборачивалось для меня, ее единственного ребенка, мальчика?

Той весной впервые возникло новое чувство — напряжение в промежности. Мои причинные места, как называла их мама, натягивали ткань брюк в самый ненужный момент, и я ровным счетом ничего не мог поделать. Рейчел Маккэн выходила к доске решить задачку, и у нее задиралась юбка; или мелькали трусики Шэрон Сандерленд, когда та садилась передо мной на собрании; или у кого-то просвечивала бретелька лифчика; или его застежка выпирала из-под тонкой блузки; или миссис Ивенрад, учительница обществознания, наклонялась посмотреть, как я оформил библиографию, — и новый орган оживал у меня в брюках, где прежде была лишь никчемная шишка.