– Немного.
– С общака
[38]
поможем.
– Спасибо, дядя Костя, – прочувствованно сказал Муха, пожимая руку Кирпичу. – Не забуду… Мне еще и ксивы нужны. Хочу за бугор лыжи навострить. С ним, – показал он в мою сторону. – На тех, кто выдернул нас из зоны, надежды мало. Они обещали и загранпаспорта. Но теперь я им не доверяю. Кто-то из них ведь навел на меня Чагиря.
– Документы справим, будь спок. По этой части у меня все схвачено. Была бы "зелень". А она есть. Но что касается твоих корешей, поспособствовавших вашему полету
[39]
, то здесь еще нужно разбираться.
– Я их зарою по самые…
– Не кипятись. Может, у них просто стукачок завелся. Вот и нужно посадить этого жука на горячую сковородку.
– Найду гада, век свободы не видать!
– Ты вот что, братан, собирай потихоньку вещички, пока я тебе майстрячу визу и билеты, а затем намыливай пятки. Я тут сам займусь этими делами скорбными. Можешь не сомневаться, исполню в лучшем виде. Такие дешевки и для нас опасны.
Лысый старикан и молчаливый мордоворот с челкой после этих слов Кирпича дружно закивали.
– Вот и лады, вот и договорились. – Кирпич наполнил стаканы. – За успех!
Пьянка продолжалась до позднего вечера. Около полуночи по приказу Кирпича нас подвезли поближе к снятой нами квартире. Осторожный даже во хмелю Муха не хотел, чтобы кто-либо знал, где наша нора, а потому мы шлепали по ночному Питеру добрых полчаса, пока наконец не добрели ко входу в наш подъезд.
Всю дорогу меня занимала только одна мысль: "Наконец-то… Наконец-то… Еще поворот – и финишная прямая. Где ты прячешься, Толоконник? Жди, Волкодав уже спущен с цепи и идет по следу. Жди…"
Я даже мысли такой не допускал, что Муха за рубежом не кинется в объятия дорогого друга Саши Толоконника. Ему просто деваться было некуда: языков он не знал, связей в чужих странах не имел, а денег с общака нам в лучшем случае хватит на месяц при жесточайшей экономии.
А то, что Муха в разговоре с Кирпичом открещивался от Толоконника, было туфтой, враньем – уж ктокто, а я это знал…
Засыпая на маловатой для меня кровати, я бормотал где-то услышанные частушки: "Ох, мать честная, кровать тесная. Куплю новую кровать – придет милка ночевать!"
И вздыхал – помечтай, пока в сознании…
Похоже, мне и на свободе светит монашеский образ жизни – Муха не отпускал меня ни на шаг. Но про девок ладно, наверстаю, какие мои годы, а вот выйти на связь с Кончаком я просто обязан. Притом немедленно, не позднее полудня следующего дня.
Киллер
Половина осени прошла в сплошных тренировках на пределе возможностей. Истязая тело, я пытался хотя таким образом заглушить зуд нетерпения, не дававший мне покоя ни днем, ни ночью. Мысленно я уже шел, бежал, летел в Катманду и дальше – на родину, потому что был стопроцентно уверен в результативности своих будущих изысканий.
Наконец я обрету имя, родных, друзей, свой дом, и тогда память обязательно вернется ко мне, и я стану нормальным человеком. С этой мыслью я ложился спать вечером и вставал на заре. Эта мысль преследовала меня в горах, где я тренировал выносливость, и в ледяной воде низвергающегося со скал потока, под которым я подолгу стоял, с помощью медитации регулируя температуру тела, и когда совал руки в кипящее масло или ходил по горящим углям…
И лишь один комплекс упражнений не давал мне покоя. Это была "Алая лента" Шивы Разрушителя.
– Полная, абсолютная сосредоточенность, – поучал меня мастер. – Отрешение от всего земного. Только ты и опасность. Ты становишься одним огромным глазом и ухом. Мозг отключается, работают только реакции на уровне подсознания. Мышцы сокращаются еще до того, как поступает сигнал из подкорки. Все движения доведены до абсолютного автоматизма. В твоем представлении ты бесплотный дух, вечно льющийся во времени и пространстве, мгновенно обтекающий любые препятствия, уступающий дорогу любому явлению или предмету, который хоть на несколько молекул плотнее тебя. Мгновенная медитация аккумулирует энергию, но она движется вместе с кровью в малом круге циркуляции, не доходя до головы. Выброс энергии стимулирует только внешний раздражитель, притом непосредственно, как бы минуя нервные узлы и окончания.
– Это так сложно…
– В объяснениях – да. Тем более, бывшего врача. – Юнь Чунь скупо улыбнулся. – Но когда ты в достаточной мере натренирован, то все происходит как бы само собой.
– У меня так мало времени…
– Вполне достаточно.
– Как? – Я был изумлен. – Не вы ли говорили, что?..
– Говорил. Но я еще и другое втолковывал тебе – нет предела совершенству, а значит, никакой жизни не хватит, чтобы постичь непостижимое. То зерно, что посеяно, уже проросло, и только от тебя зависит, каким вырастет растение и что за плоды принесет. И ни от кого другого. Учитель нужен лишь для того, чтобы не дать искривиться стеблю этого растения, а поливать его, окучивать, взращивать, охранять – задача ученика.
– Но я не уверен, что у меня получится. Я еще делаю так много ошибок. А ведь мы изучаем пока лишь первый уровень "Алой ленты".
– Постигнув первый уровень, посвященный соединяет свою жизнь с Лентой Шивы неразрывной связью. Все дальнейшее происходит на уровне озарения свыше. Естественно, плюс продолжение тренировок. До сих пор я этого тебе не говорил, чтобы не смущать твой дух и подхлестнуть стремление побыстрее постичь азы первого уровня, которые на самом деле и являются остро отточенной чакрой
[40]
в руках пусть еще не мастера, но уже овладевшего этим оружием грозного бойца. Все остальные уровни "Алой ленты" ты должен пройти сам, совершенствуясь неустанно и постоянно.
– Даже работа в темноте и принципы противодействия снайперу?
– Конечно. Даже это. Потому что если ты, изучив первые три уровня "Алой ленты" так и не сумел включить свой "третий глаз", то на дальнейшем совершенствовании можно поставить крест. А если сумел, то будущие успехи в овладении мастерством высшего уровня станут просто производными от полученных ранее знаний и навыков.
– Думаю, что я понял.
Еще один вопрос вертелся на кончике языка, притом уже довольно длительное время, а я все не решался его задать. Но сейчас, как мне показалось, наступил самый подходящий момент – учитель был расслаблен, немного грустен, и от его речей веяло непривычной теплотой и человечностью: выступая в роли тренера и наставника, он был немногословен, тверд, а временами даже жесток, не давая мне ни малейшего спуску или послабления, как бы я себя ни чувствовал и какое бы ни было у меня физическое и моральное состояние.