Мизерере - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Кристоф Гранже cтр.№ 70

Армянин рассказал историю Ханса Вернера Хартманна. Музыковеда. Гитлеровца. Исследователя. Духовного наставника. Виртуоза пыток. Бурная биография на фоне Второй мировой и чилийской диктатуры.

О большем Волокин не мог и мечтать.

— Вот те на! — присвистнул он. — Все сходится.

— Остынь. Все, что мы имеем, — обрывки, предположения, притянутые за уши. Фактически у нас есть лишь три убийства, никак не связанные между собой. Подозрение о детях-убийцах. И давно умерший наставник.

Волокин не ответил. Касдан так и не тронулся с места. Через ветровое стекло русский рассматривал площадь Сен-Мишель и фонтан с драконами. Ни души. Сигнал тревоги уже прозвонил. Парижане укрылись в своих позолоченных теплых гнездышках. Рождество празднуют за закрытой дверью.

— И что ты предлагаешь? — бросил наконец армянин.

— Рванем к Гетцу. Проверим все хоралы, которыми он дирижировал за последние годы. Возьмем первую букву каждого из них и посмотрим, что это даст.

— По-моему, дохлый номер.

— У вас другие планы на Рождество?

— Да. Но твоим поискам они не помешают. — Он включил зажигание. — Едем.

«Вольво» рванул с места. Объехал площадь. Поднялся по улице Дантона, потом по улице Месье-Ле-Пренс в сторону бульвара Сен-Мишель. Оба молчали. Русский сознавал, что они сейчас наслаждаются одними и теми же чувствами. Горячкой расследования. Своим сообщничеством. Рождеством, которое раз в кои-то веки не будет рифмоваться с одиночеством.

Площадь Данфер-Рошро. Проспект Женераль-Леклерк.

Касдан дисциплинированно сделал большой крюк, чтобы повернуть налево там, где положено. Волокин подумал: «Закон у него в крови». Затем, устроившись в своем кресле, он стал наблюдать, как перед ними разворачивается проспект Рене-Коти. Здесь царил мирный покой, как на ярко освещенном теплоходе, скользящем по черным водам. Мастерские художников. Школы из красного кирпича. А деревья на разделительной полосе отличались надменным благородством, словно вели к замку.

Роль замка играл парк Монсури. Касдан свернул налево, спустился по проспекту Рей. Темная, спокойная улица Газан словно ждала их.

Универсальный ключ. Лестница. Опечатанная дверь. Они вошли в квартиру чилийца, словно к себе домой. Компьютер стоял на своем месте. Полицейские не торопились его забирать. Рождество, словно повышенный сахар в крови, замедлил всю их деятельность.

Они заперли за собой дверь. Прошли в музыкальный салон. Наглухо закрыли штору и включили свет. Волокин тут же зарылся в партитуры Гетца. Он знал, где искать. Такими же поисками он занимался и прошлой ночью. Пролистав архивы органиста, он внимательно просмотрел хоралы, которые тот готовил к нынешнему Рождеству 2006 года.

Четыре отдельных произведения для четырех хоров. «Аве Мария» Шуберта для храма Святого Иоанна Крестителя. Отрывок «Реквиема» Томаса Луиса де Виктория для Нотр-Дам-дю-Розер. Фрагмент оратории «Жанна д,Арк на костре» Артюра Онеггера для церкви Святого Фомы Аквинского. Еще один «Реквием», музыканта семнадцатого века Жиля, для Нотр-Дам-де-Лоретт.

Волокин достал блокнот и заглавными буквами выписал названия: «АВЕ МАРИЯ», «РЕКВИЕМ», «ОРАТОРИЯ», «РЕКВИЕМ»… Получается А.Р.О.Р. Явная бессмыслица. Русский попытался изменить порядок: АРРО. Потом еще раз: РОАР. Все впустую. Еще одна дурацкая идея…

Он обернулся, чтобы посмотреть, как дела у Касдана. Армянин сидел на полу и, похоже, слушал музыку через наушники. Огоньки усилителя освещали его лицо. Он смахивал на старого агента Штази за прослушкой.

— Что вы там делаете?

Касдан нажал на «паузу».

— Тот израильтянин, с которым я встречался сегодня днем… Он дал мне одну запись. Допрос Ханса Вернера Хартманна, проведенный в сорок седьмом году в Берлине американским психиатром. Довольно поучительная штука. Даже пугающая.

— Поделитесь со мной? Мои идиотские кроссворды ничего не дали.

Касдан в перчатках переключил кнопки музыкального центра и вынул наушники. Нажал на «PLAY». Послышалось самое начало записи. Сперва только дыхание и покашливание. Поражал контраст между современным оборудованием Гетца и качеством звука.

Низкий голос произнес по-английски:

— Доктор Роберт У. Джексон, двенадцатое октября тысяча девятьсот сорок седьмого года, рядом со станцией метро «Onkel Toms Hutte».

Последовал стук передвигаемых стульев, шуршание бумаги. Затем снова раздался голос психиатра, на сей раз обращавшегося к своему собеседнику и задававшего обычные вопросы. Имя и фамилия. Место рождения. Адрес. Род занятий.

После продолжительного молчания Ханс Вернер Хартманн ответил по-английски. У него был поразительный голос. Гнусавый, скрипучий, отрывистый. Говорил он быстро, словно ему не терпелось покончить со всем этим. Новый контраст. Спокойный, низкий голос психиатра. Нервный, почти бесполый голос Хартманна. Немецкий акцент только подчеркивал его визгливую речь. Психиатр:

— У меня имеются заметки о проповедях, которые вы произносите на улицах Берлина. Некоторые из ваших высказываний довольно неожиданны. Например, высказали, что поражение немцев было справедливым. Что вы под этим подразумеваете?

Короткая пауза, словно кто-то перезаряжал автомат, затем быстрая, очередями, речь:

— Мы — первопроходцы. Предтечи. Нормально, чтобы нами пожертвовали.

— В каком смысле — первопроходцы?

— Военные годы были лишь первым шагом по пути закономерного и необходимого прогресса.

— Прогресса? Уничтожения сотен тысяч невинных людей?

Приглушенный звон. Возможно, на стол поставили стакан с водой. Продолжая слушать, Волокин схватил листки, которые дал Касдану израильтянин. Среди них была фотография Хартманна. Устрашающая внешность. Черные, глубоко посаженные глаза, высокие скулы, густые жесткие волосы. Эта похожая на череп голова очень подходила к пронзительному голосу.

— Вы видите все в неверном свете, господин Якобсон.

— Меня зовут Джексон.

— Вы уверены?

— Вы о чем?

— Я думал, что вы еврей.

— Почему?

Послышался короткий смешок Хартманна. Свистящий, как шипение змеи.

— Сам не знаю. Походка, манера держаться… У меня нюх на такие вещи.

— Хотите сказать, что у вас «нюх» на евреев?

— Не заблуждайтесь на мой счет. Я не антисемит. Пока они знают свое место и не портят чистоту нашей крови, они мне не мешают.

— В печах крематория они вам тоже не мешали?

Эти слова вырвались у психиатра. Его отвращение сквозило через помехи в записи. Помолчав, немец ответил: