Касдан отшатнулся. Когда он заговорил, казалось, что ему удалось справиться с собой:
— Мы расследуем четыре серийных убийства. Среди жертв — Вильгельм Гетц, Ален Манури, Режис Мазуайе. Эти имена вам известны?
— Да, с Вильгельмом Гетцем я познакомился в Чили. Но он жил и во французской Колонии, когда она обосновалась в Камарге. Остальные имена мне ни о чем не говорят. Какую связь вы видите между этими убийствами и «Асунсьоном»? Ваше расследование — никчемная затея…
Касдан стоял не шелохнувшись:
— Как по-вашему, дети в «Асунсьоне» получают боевую подготовку? Возможно, их учат убивать?
— Такая подготовка предусмотрена, но не для детей. Пока не началась ломка, дети занимаются пением. Достигнув половой зрелости, они переходят к другим видам обучения. Бой. Военное искусство. Агогэ, как в Спарте…
— Вам известно, отчего погибла Спарта?
— Нет.
— От вырождения. Возможно, «Асунсьону» нужны чужие дети, чтобы пополнять свои ряды. Нужна свежая кровь.
Пи швырнул деревяшку на землю. Он терял хладнокровие.
— Ежегодно «Асунсьон» принимает новые семьи. Добровольцев. Ваши разговоры о похищениях просто смешны.
— А что, если Comunidad нужны особенные дети? Дети с особыми голосами? Которых отбирают регенты хора, такие, как Гетц или Манури?
— Вы бредите.
Касдан шагнул к нему:
— Нет. Поэтому ты и обделался!
— Знаю, где я тебя видел, — прищурился Пи. — Да, я тебя знаю…
— Психи из Колонии подчищают за собой, Форжера! Они боятся и убивают, чтобы заставить людей молчать. Людей, которым кое-что известно! И тебе это тоже известно!
— Ты назвал меня Форжера… Тогда меня и правда так звали. А ты…
— Они убивают не на своей территории, и в этом их ошибка. Потому что эти убийства творятся во Франции, а это наша территория, усек?
— Камерун. Шестьдесят второй год.
— Когда только сволочи вроде тебя перестанут вредить?
— Я тебя узнал, — прошептал Пи. — Ты тот гаденыш, который…
Армянин вытащил пистолет и приставил дуло к груди старика.
— Касдан, нет!
Волокин бросился к ним. Услышав выстрел, он окаменел. Все поплыло у него перед глазами. Генерал ударился о дерево. Его отбросило, и он повалился в низину, лицом в грязь. Гуси бросились врассыпную.
Касдан шагнул вперед и снова выстрелил. В затылок.
Волокин схватил армянина за плечо. Он заорал, перекрикивая гусей:
— Вы рехнулись? Черт, что происходит? Что происходит?
Вырвавшись, Касдан встал на одно колено. Собрал отстрелянные гильзы. Надел резиновую перчатку и сунул пальцы в раны. Он искал пули, пробившие сердце и спинной мозг генерала.
Воло отступил назад, увязая в грязи и твердя как заведенный:
— Что происходит?
Тут он понял, что за странный звук смешивается с запахом пороха.
Касдан рыдал горючими слезами.
66
— Лионель Касдан погиб двадцать третьего августа шестьдесят второго года. В засаде под Бафангом на востоке Камеруна. Ему было девятнадцать лет.
— А вы кто такой?
— Я открыл Африку в шестьдесят втором. Мне было семнадцать. Ты помнишь, что ты делал в этом возрасте? Я, как ножи, оттачивал свои мечты. Мальро. Кессель. Сандрар. Приключения, бури, схватки и все слова, которые с ними связаны. Я мнил себя писателем. Сначала бурная жизнь, потом книги. Я вступил в армию, вдохновленный скорее Рембо, чем де Голлем. Мне казалось, что, прежде чем писать книги, нужно прожить жизнь. А прежде чем жить, нужно умереть. Под пулями. Под солнцем. Под комариными укусами.
Касдан говорил без всякого выражения. С застывшим взглядом, прикованным к приборной панели. Волокин подогнал машину к автомагистрали. Мотор выключен. В салоне ледяной холод. Снова зарядил дождь. Русский и сам не знал, на каком они свете.
— Ответьте на мой вопрос: кто вы?
Касдан словно его не слышал.
— Когда я приехал в Яунде, мне показалось, что я еще во Франции. Все было почти то же, но как в страшном фильме. Те же фирменные марки: «Пежо», «Монопри», «Мулинекс»… Здесь были почта и телефон, общеобразовательная школа и учителя. Но все казалось красным, поломанным, изношенным. Та же Франция, но будто вывернутая наизнанку перчатка, все потроха наружу. Трагический фарс, обнажавший в человеке самое страшное.
Несколько недель мы были расквартированы в Яунде. Потом отправились в гарнизон Кутабы на северо-западе страны, в горячую точку. Я мог бы часами говорить тебе о красотах пейзажа. И о наших боевых красотах. О нашей зеленой форме на фоне красно-коричневой земли. Семнадцатый батальон морпехов… Мы были храбрецами. Героями, слившимися с этим солнечным краем.
Избавлю тебя от описания политической ситуации. В общем, мы вернули Камерун его народу. С колонией было покончено. Но брак не расторгли, имущество не поделили. Прежде чем уехать, нам приказали очистить страну от мятежников, парней из Союза народов Камеруна, СНК, чтобы закрепить часть территории за президентом Ахиджо, «другом французов». Позволить ему нас кормить.
Одна беда, официально мы уже не имели права там находиться. Поройся в архивах, ты нигде не найдешь ни строчки, ни сообщения о наших операциях. Письменных приказов больше не существовало. Было запрещено поднимать французский флаг. Запрещено общаться с журналистами. Использовать такие слова, как «деление на зоны», «сектор» и тому подобное. Оставалось делать грязную работу. У нас было два задания. Уничтожить повстанцев. И вернуть на путь истинный население. Всех этих крестьян, которые поддерживали партизан.
Поначалу нам поручали безопасные операции. Следить за железной дорогой. Охранять конвои с товарами. Всего одна рота. Две сотни бравых ребят. Потом нам приказали спуститься вдоль озера Баленг и зайти в глубь адского треугольника, образованного тремя городами: Бафуссамом, Дшангом и Бафангом. Сначала мы ехали по тропе на бронемашинах. Потом пришлось ломиться через джунгли, пешком, со снаряжением в рюкзаках. Стоял сезон дождей. Мы захлебывались под ливнями. Земля уплывала у нас из-под ног. Все вокруг превращалось в потоки, уносившие нас вслед за собой.
Мы помирали со страху, и в то же время оружие придавало нам сил. Та же история с джунглями.
С одной стороны, они нагоняли уныние: сырые, темные, кишащие мятежниками, которые верили в колдовство и ничего не боялись. И в то же время джунгли великолепны. Когда по вечерам мы разбивали лагерь, в этой массе листьев, усеянной светлячками, в ароматах, напитавших землю, чудилось что-то магическое…
Вскоре мы поняли, с кем имеем дело. Я имею в виду наших командиров. Мятежников мы никогда не видели. Зато мы неплохо разобрались, что собой представляют капитан Лефевр и лейтенант Форжера. Два подонка, только что из Алжира, бредили «кампанией устрашения», которую полагалось проводить в деревнях. Этот эвфемизм означал, что нам следует терроризировать население и отбивать у него желание сотрудничать с СНК. Методы самые примитивные. В каждой деревне мы били людей, разрушали и жгли дома. Там были только мирные, безоружные жители. Женщины, дети, старики. Я чувствовал себя последним подонком.