Она сидела на полу, обняв руками колени, и свысока, с презрением взирала на бурливший вокруг хаос. Поль подошел. У нее были взлохмаченные черные волосы, худенькая "бесполая" фигурка, облаченная во все темное a la "Joy Division" – по моде 80-х. Она даже нахлобучила на макушку куфию в бело-синюю клетку – только Ясир Арафат осмеливался носить этот головной убор подобным образом.
Стрижка под панка – и фантастически правильные черты лица, как у беломраморной статуэтки. Совершенные формы – тяжелые и одновременно мягкие, венец творения, волшебные изваяния, вышедшие из-под резца Бранкузи.
Он поговорил с дежурными, выяснил, что имя девушки не успели внести в протокол, и увел ее в здание своего Управления, на четвертый этаж. Шагая по лестницам, он мысленно перебирал собственные "плюсы" и "минусы".
К "плюсам" можно было, пожалуй, отнести привлекательную внешность – так, во всяком случае, считали проститутки, свистевшие ему вслед и зазывавшие "отдохнуть", когда он шустрил по "горячим" кварталам в поисках дилеров. Гладкие черные, как у индейца, волосы. Правильные черты лица, глаза кофейного цвета. Тело сухое и поджарое, повадка нервная, рост – не так чтобы очень, но он казался выше благодаря ботинкам "Paraboots" на толстенных подошвах. Поль выглядел бы просто красавчиком, если бы не жесткий взгляд (он отрабатывал его перед зеркалом!) и не вечная трехдневная щетина.
"Минус" существовал всего один, но капитальный – Поль был легавым.
Просмотрев досье девушки, он понял, что препятствие рискует оказаться непреодолимым. Рейна Брендоза, двадцать четыре года, проживает в Сарселе, улица Габриэль-Пери, 32, член Коммунистической революционной лиги, склонна к активным действиям, состоит в группе итальянских антиглобалистов, сторонница гражданского неповиновения; много раз арестовывалась за вандализм, нарушение общественного порядка, противоправные действия. Настоящая бомба.
Поль выключил компьютер и снова взглянул на взиравшее на него с другой стороны стола создание. Черные, подведенные хной глаза сразили наповал – почище двух заирских дилеров, как-то раз отметеливших Поля в Шато-Руж, когда он слишком расслабился.
Он повертел в руках ее удостоверение личности – полицейская привычка! – и спросил:
– Тебе нравится все ломать?
Нет ответа.
– Другого способа выразить свое мнение нет? Нет ответа.
– Тебя возбуждает насилие?
Нет ответа. И внезапно – низкий тягучий голос:
– Единственное настоящее насилие – частная собственность. Заражение масс. Порабощение умов. Худшее из всех – закрепленное на бумаге и разрешенное законами.
– Эти идеи давно устарели – ты не знала?
– Никто и ничто не помешает крушению капитализма.
– А пока ты сядешь на три месяца за решетку.
Рейна Брендоза улыбнулась.
– Ты играешь в бравого солдатика, а сам – просто пешка. Я дуну – и ты исчезнешь.
Поль улыбнулся в ответ. Никогда еще женщина не вызывала в нем подобной смеси раздражения и восхищения, такого бурного желания и опаски одновременно.
После первой проведенной вместе ночи он попросил о новой встрече – она обозвала его "грязным легавым". Месяц спустя – она каждый день оставалась у него ночевать – он предложил ей переехать, но она послала его куда подальше. Позже, когда он заговорил о том, чтобы пожениться, она просто расхохоталась.
Они поженились в Португалии, в ее родной деревне. Сначала расписались в коммунистической мэрии, потом обвенчались в маленькой церкви. Гремучая смесь веры, социализма и солнца. Одно из лучших воспоминаний Поля.
Несколько следующих месяцев были самыми прекрасными в его жизни. Он не переставал изумляться и восхищаться. Рейна казалась ему развоплощенным, бесплотным существом, но в ней жила и невероятная, почти животная, чувственность. Она могла часами объяснять ему свои политические убеждения, рисовать утопии, цитировать философов, чьих имен он никогда не слышал, а мгновение спустя подарить поцелуй, напомнив, что она – существо из плоти и крови.
В ее дыхании ощущался привкус крови – она вечно кусала губы. Казалось, что эта женщина каждое мгновение караулит дыхание мира, стараясь двигаться в унисон с тайными шестеренками бытия. Она была наделена природным, глубинным чутьем, связывавшим ее с нервными тканями Вселенной, с вибрациями Земли и дыханием всего живого.
Поль любил замедленность, плавность ее движений, почему-то напоминавших ему колокольный звон. Он восхищался ее обостренным, страдальческим восприятием несправедливости, нищеты, падения нравов. Он преклонялся перед выбранным ею жертвенным путем, возвышавшим их каждодневную жизнь до уровня трагедии. Жизнь с женой напоминала аскезу – ожидание пророчества. Это был путь веры, самопознания и самосовершенствования.
Рейна, или жизнь натощак... Это чувство было предвестником того, что случилось потом. В конце лета 1994 года она объявила ему, что беременна. Он воспринял новость как предательство: у него украли мечту. Его идеал тонул в банальности физиологии и семейной жизни. В действительности же он чувствовал, что потеряет ее. Сначала – физически, но и духовно тоже. Призвание Рейны наверняка изменится, ее утопия воплотится в совершающейся внутри нее метаморфозе...
Так и произошло. Очень скоро она отдалилась от него, запретила прикасаться к своему телу, почти не замечала его присутствия. Рейна превратилась в своего рода запретный храм, замкнутый на единственном идоле – ребенке. Поль мог бы привыкнуть, подстроиться под эти перемены, но он чувствовал – есть что-то еще, какая-то глубинная ложь, которой он прежде не замечал.
После родов, в апреле 95-го, их отношения окончательно разладились. Они существовали рядом с дочерью, как два посторонних друг другу человека. Несмотря на присутствие в доме новорожденного существа, в воздухе витал зловещий аромат похорон. Поль понимал, что стал для Рейны объектом полного, тотального отвержения.
Однажды ночью он не выдержал и спросил:
– Ты больше меня не хочешь?
– Нет.
– И никогда не захочешь?
– Нет.
Поколебавшись, он все-таки задал роковой вопрос:
– Ты когда-нибудь меня хотела?
– Нет, никогда.
Для легавого он оказался слишком недогадливым... Их встреча, их роман, их брак – все было блефом, надувательством.
Махинацией, единственной целью которой был ребенок.
Развод занял всего несколько месяцев. В кабинете судьи Поль словно выпал в другое измерение: хриплый голос оказывался его собственным голосом, что-то кололо лицо, и это была его собственная щетина. Он плыл по комнате, как привидение, как вызванный медиумом призрак. Он согласился на алименты и совместную опеку, не пожелав сражаться. Все ему было "по фигу" – он упивался жалостью к себе, мог думать только о коварстве Рейны. Он пал жертвой весьма своеобразной коллективизации. Рейна, как истинная марксистка, экспроприировала его сперму, осуществив оплодотворение "in vivo", на коммунистический манер.