– Хорошо, дорогой друг, – потеплел отечески Иосиф Виссарионович.
– Теперь у тебя, может быть, все?
– Нет, – завихлял всем телом Лаврентий Павлович. – Есть еще
один маленький вопросик, но не знаю, стоит ли тебя им беспокоить. Ты знаешь,
артист Гога Меловани, который играл тебя в самых лучших наших фильмах, все
время работает над собой и утверждает, что может так тебя сыграть, что никто не
сумеет вас отличить.
– Да? – переспросил Сталин. – Никто не сумеет нас отличить?
И что же ему для этого нужно? Может быть, ему нужен хороший грим?
Почувствовав в его тоне внезапную настороженность, Лаврентий
Павлович решил пока не выкладывать основной план использования Меловани для
своих оригинальных целей и замять этот вопрос. И сказал только, что артисту
Меловани, как он сам считает, для того чтобы вжиться в образ товарища Сталина,
необходимо создать бытовые условия, приближенные к условиям, подходящим для
товарища Сталина, и потому он просит, нельзя ли ему пожить немного на даче
товарища Сталина, допустим, на озере Рица?
– Вжиться в образ товарища Сталина? – Сталин изобразил
гримасу недоумения и стал качать головой влево-вправо, как бы обсуждая с самим
собой разные варианты. – Товарищ Меловани хочет вжиться в образ товарища
Сталина и пожить, как товарищ Сталин? А товарищу Сталину так надоело жить, как
живет товарищ Сталин, что он, может быть, хотел бы вжиться в образ товарища
Меловани и пожить так же беззаботно, как живет товарищ Меловани.
Он бросил ножницы на землю, скинул брезентовую перчатку,
достал из кармана трубку, стал ее набивать. Набивал долго и молча. Достал
спички. Прикурил. Руки его при этом дрожали. Пустил несколько колец в нос
Лаврентию Павловичу (Лаврентий Павлович втянул в себя эти кольца открытым ртом,
изображая полное удовольствие). – Значит, – повторил, – вжиться в образ
товарища Сталина… Ну что ж, – покивал головой. – Если хочет вжиться в образ
товарища Сталина, пусть начнет с Туруханской ссылки.
Иосиф Виссарионович проводил гостя почти до самых ворот и,
прощаясь, напомнил:
– Завтра, в это же время, ты будешь здесь вместе с этим
князем, или я отстригу тебе нос.
И повторил:
– Завтра, в это же время.
Глава 13
Что-то похожее с Чонкиным уже было. Он сидел на гауптвахте,
не сильно этим томясь. Если и беспокоился, то только о том, кто там
присматривает за лошадьми. О том, что нависла над ним опасность очередного
показательного суда, он не знал, а перспектива провести на губе несколько дней
его не беспокоила. Поэтому жил – не тужил. Но вдруг вечером его перевели в
одиночку, и не простую, а офицерскую. Где кровать стояла пружинная с матрацем,
подушкой и свежими, крахмальными (на таких Чонкин в жизни не спал) простынями.
Рядом – табуретка и тумбочка, а в тумбочке – Устав караульной и гарнизонной
службы и «История ВКП(б)», сочиненная, как говорили, лично товарищем Сталиным,
по скромности не указавшим своего имени.
На ужин принесли рисовую кашу с двумя котлетами, с белым
хлебом, маслом, да еще и кисель. Чонкин удивился и стал думать, что бы это
значило. И по логике простого ума подумал, что если начальство так его,
маленького человека, решило побаловать, то вряд ли для чего-то хорошего. Тем не
менее утром он с удовольствием съел картофельное пюре с жареной колбасой и
только собрался пить какао с американскими галетами, как дверь резко
растворилась, и в камеру вошли трое: начальник Смерша полковник Гуняев,
начальник караула старший лейтенант Любочкин и незнакомый офицер с четырьмя
звездочками на погонах. Они вошли так резко и зловеще, что Чонкин съежился,
решив, что сейчас будет расстрел. Потом вскочил и вытянул руки по швам.
Вошедшие смотрели на него, он смотрел на них. Вдруг Гуняев странно улыбнулся и
что-то спросил.
– Чего? – переспросил Чонкин.
– Как спалось, спрашиваю? – повторил Гуняев.
– Нормально, – Чонкин пожал плечами.
– Нормально, говорит, спалось, – обернувшись к
сопровождающим, Гуняев заулыбался так радостно, как будто это ему хорошо
спалось. – Но вы какао допейте, а потом вот… – Он щелкнул пальцами, и из
коридора появился незнакомый Чонкину солдат с ворохом какой-то одежды, которую
он положил на койку, а сапоги поставил рядом.
– Мы выйдем, – сказал Гуняев, – а вы допивайте. Потом
переоденьтесь. Ну, еще минут пять у нас есть.
Он попятился, все так же странно поглядывая на Чонкина и
улыбаясь. И остальные вышли, тихо прикрыли за собой дверь. Чонкин смотрел на
одежду, не представляя, что это все ему. Новые трусы и майка. Галифе,
гимнастерка, фуражка – все офицерское, но с солдатскими погонами. Хромовые
сапоги вместо ботинок и носки вместо портянок. Удивившись и немного подумав,
стал он это натягивать на себя, про какао забыв.
– Ну вот, – появился снова Гуняев и оглядел Чонкина взглядом
портного. – Ну вот и хорошо. Фуражка великовата. Но вы ее так плотно не
натягивайте. Пусть свободно сидит. А остальное прямо словно по мерке. Да, а
медаль ваша где? – вдруг спохватился он. – Да вот она, что ж вы… давайте
перекрутим со старой гимнастерки на эту. «За освобождение Варшавы» награда маленькая,
но почетная, битва за Варшаву, все знают, была нелегкая. А что же это у вас
гвардейского значка нет? Мы же гвардия. Подождите. Вот, – он снял с себя и
укрепил на груди Чонкина и значок «Гвардия», после чего отступил назад и
посмотрел на Чонкина, как на картину.
– Ну ладно, – сказал он не очень уверенно, – ладно. А теперь
пойдем. То есть поедем. Сначала пойдем, а потом поедем. – Ему показалось, что
получилась шутка, и он засмеялся.
Вышли на улицу к ожидавшему «Виллису». Шофер включил
скорость, машина запрыгала по булыжной мостовой, выкатилась за город и через
пятнадцать минут подкатила к стоянке самолетов, где у расчехленного штурмовика
стояли командир полка полковник Опаликов в кожаной куртке и в шлемофоне, два
незнакомых Чонкину генерала (знакомых генералов у него вообще не было) и
механик Лешка Онищенко, который был настолько потрясен случившимся, что, когда
Чонкин сказал ему «здравствуй», прокричал в ответ: «Здравия желаю, товарищ!..»
– и замолчал, не представляя, какое звание к Чонкину может быть сейчас
приложимо.
Впрочем, другие тоже были удивлены, потрясены, ошеломлены,
прослышав, что рядовой Чонкин должен быть немедленно доставлен в Москву по
приказу лично… можно ли это себе представить?.. какой-то Чонкин – и по приказу
лично Верховного главнокомандующего! Все были озадачены: зачем товарищу Сталину
понадобился такой необычный кадр? Однако армия есть армия, там лишних вопросов
не задают и приказы исполняют беспрекословно.