Психиатр - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Шляхов cтр.№ 47

По большому счету, я не нуждаюсь ни в чьем-то одобрении, ни в единомышленниках. Я хочу только, чтобы мне не мешали, а для этого мне надо оставаться незаметным, как будто меня нет. Меня на самом деле нет, потому что я — это не я, а те, кто видел меня настоящего, никому ничего рассказать не смогут, потому что их уже нет. Такая вот петрушка. Человек-невидимка, нет — сверхчеловек-невидимка. Пора уже… Время новой охоты пришло… Есть охота для охоты. Кажется, это называется каламбур. В душе звенят какие-то торжественные струны, настроение приподнятое, жду праздника. Совсем как в детстве, только тогда праздники были скучные, блеклые, тусклые, потому что их устраивали другие люди, такие, как и их праздники. Сейчас все по-другому. Я сам дарю себе праздники, и лучших праздников представить невозможно. Сам себя не порадуешь — никто тебя не порадует.

Вчера я ходил в театр. Радовал себя встречей с искусством. Не люблю пафосных раскрученных театров, предпочитаю маленькие, неакадемические, экспериментальные. Что толку в сто пятьдесят седьмой раз смотреть «Мещанина во дворянстве» или «Вишневый сад» в классической постановке? Хочется новизны.

Название у драмы в двух действиях было необычное, даже весьма интригующее и с моей точки зрения привлекательное — «Сыновья Гидеона, или „Гамлет“ наизнанку». Я люблю, когда наизнанку, с вывертом-подвывертом. Гугл поведал мне, что Гидеон — один из библейских персонажей, имевший ни много ни мало, а семьдесят одного сына. Лучше бы Гидеон ограничился бы семьюдесятью отпрысками — и цифра круглая, и всем спокойнее жилось бы, поскольку семьдесят первый сын, Авимелех, оказался законченным негодяем. После смерти отца он, желая непременно стать царем, сколотил шайку сорвиголов, вломился в отчий дом и безжалостно перерезал своих братьев на одном и том же камне. Потом по ходу спектакля из этого самого камня выходили призраки убитых, которым хотелось призвать братоубийцу к ответу. Семьдесят первого брата убил другой камень, брошенный женской рукой. Камень проломил ему череп, но, не желая умирать от женской руки, смертельно раненный царь Авимелех приказал одному из своих приближенных: «Заколи меня!», что тот с удовольствием и исполнил.

Премьера явно удалась, все сорок четыре (именно столько мест было в маленьком зальчике) зрителя бурно выражали свой восторг.

Мне очень захотелось познакомиться с одной актрисой, игравшей царскую наложницу, но я, как всегда, засмущался и ушел домой по дождливой улице, проклиная себя за неуместную робость. Это же так легко — аплодируешь, кричишь «Браво!» — словом, всячески выражаешь свой восторг, обращаешь на себя внимание, а потом ждешь ее возле выхода, подходишь, рассыпаешься в комплиментах… Я не боюсь показаться смешным и опасаюсь, что мне откажут, я просто не в состоянии обращать на себя чужое внимание. Оно и к лучшему.

По дороге домой меня подспудно мучила мысль о том, что я совершил какую-то ошибку. Я так и не понял, какую именно, но в театры решил пока не ходить. У меня так бывает, интуиция опережает сознание.

Дома я немного расслабился: помечтал о том, что стал богатым, купил дом, обустроил его по своему вкусу и начал собирать свою собственную труппу. Понимаю Шереметева с его крепостным театром, это же такое удовольствие — личный театр! Меня, в отличие от графа, устроит небольшая труппа: думаю, что дюжины человек будет вполне достаточно. Десять женщин и двое мужчин. Я стану для них единственным, но очень взыскательным зрителем и одновременно режиссером. Тоже взыскательным. И строгим. Первым делом я поставлю «Отелло». Не исключено, что решу сыграть главную роль…

Мечты, мечты… Как там говорят англичане? If dreams were horses, we'd never go by foot. [21] Как-то так.

Я родился для сцены, и это не пустые слова. Но мое предназначение не встретило понимания у моей матери. В ее представлении люди искусства были чем-то второсортным, недостойным, гадким, мерзким, ужасным. «Разврат и пьянство — вот что такое вся ваша богема!» было ее главным доводом. Как так? Ее сын станет актером? Ужас! Стыд! Его сверстники выйдут в люди, а он так и будет играть зайчиков на детских утренниках! Почему именно зайчиков, я так и не понял.

Я по молодости лет уступил давлению и поступил в медицинский институт, чтобы учиться на фармацевта. Фармацевт — это же такая приличная, благородная, почетная профессия. Они не спиваются и не развратничают, что вы! Мать была на седьмом небе от счастья! Я как-то не очень… Но во всем плохом есть крупица хорошего.

Учился я на совесть (раз уж поступил, так надо учиться), и к четвертому курсу моих знаний хватило на то, чтобы благополучно и без проблем осиротеть. Острая сердечно-сосудистая недостаточность может быть вызвана самыми разными причинами. Первой умерла мать, а через пять месяцев — отец. По уму, следовало бы пропустить папашу первым, потому что после смерти матери он ушел в череду длительных запоев и стал совершенно несносным, но зато так выглядела естественней, и смерть его не вызвала ни у кого никаких вопросов.

Я мог бы и не вмешиваться в естественный ход событий, папаша так и так бы допился до смерти, но я не люблю пускать дела на самотек, да и доставал он меня капитально. Очень странно, что, имея в анамнезе отца-алкоголика, я совершенно равнодушен к спиртному. Видимо, не напрасно у папаши столь часто случались приступы ревности, ой не напрасно, да и внешне я похож на мать — те же черты лица, только более резкие, мужские, такие же глаза, только характер у меня не такой скверный.

Мать всегда обрывала меня: «Не фантазируй!» Ограниченным и недалеким людям фантазии рисуются чуть ли не смертным грехом. Они не видят дальше собственного носа и не верят, что кто-то может быть способен на большее. Их невозможно переубедить, да и незачем. Сказано же — горбатого только могила исправит. Это не просто расхожая фраза, а ключ, руководство к действию. Не исправлять, а уничтожать — единственный правильный метод. «Я гоняюсь за врагами моими и истребляю их, и не возвращаюсь, доколе не уничтожу их; и истребляю их и поражаю их, и не встают и падают под ноги мои», [22] — сказано в Писании.

Я не герой, я не совершаю подвигов во имя чего-то такого, у меня нет миссии, высшей цели, священных идеалов, предназначения и всего остального, чем положено руководствоваться герою. Я — эстет и гедонист. Сначала гедонист, потом уже эстет, утонченная натура. Я живу так, как мне хочется, я делаю то, что мне хочется, я стремлюсь получить от жизни максимум удовольствия. Жизнь коротка и дается всего один раз, глупо было бы не распорядиться ею с наивысшей пользой для себя.

Я — эстет. Люблю красивые вещи, хорошую музыку, люблю все изящное и утонченное. Приятно же, например, когда мобильный телефон играет песню Сольвейг, [23] а не какое-то пошлое: «Давай-давай, до свиданья».

Фактор случайности — великое дело. Придает празднику дополнительную пикантность. Я пока еще не знаю, кто станет моей следующей добычей. И она еще не знает, что один из ближайших дней окажется для нее особенным. Но придет время, и мы встретимся, чтобы больше не расставаться. И только смерть сможет разлучить нас. Сколько величия в этих, казалось бы, простых словах: «И только смерть сможет разлучить нас».