Зима в раю - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 68

И вдруг он понял. Руки у Полякова были необыкновенно изящной формы, узкие, с длинными пальцами, с красивой формы ногтями. О да, ногти были неровно подстрижены, а кое-где обломаны, руки грязны, а костяшки сбиты, и все же они удивительно не соответствовали этой форме, этой слишком короткой, неуклюжей стрижке, этому аскетическому лицу со впалыми щеками и тем страшным вещам, которые говорил Поляков. Руки, так сказать, выбивались из образа. Руки и еще речь – слишком правильная для человека, родившегося на задворках Энска или где-то в губернии, а ведь именно из рабочих или крестьян прежде всего набирались кадры НКВД. Может быть, Поляков успел получить хорошее образование? Или просто очень старался учиться, а не просто для проформы зачеты сдавал?

И к тому же его глаза…

– О нет, Александр Константинович, – продолжал между тем Поляков. – О вас я рук пачкать не буду. Есть кому этим заняться. И вы поймете, что имеете дело с мастерами своего дела!

– Я уже имел возможность с ними познакомиться несколько дней назад, – сообщил Русанов. – Опять же сегодня тренировку понаблюдал.

Он кивнул на окно. Поляков обернулся, однако и «молотобойцы», и тренер уже ушли со двора.

– А, понятно, – все же догадался Поляков. – Да, ребята крепкие. Вы, смею вам сказать, Александр Константинович, еще и отдаленного представления об их крепости не получили. Знаете, чем кончится для вас обработка, скажем, в течение недели? Обработка сутками, а не часами. Не знаете? Ну так я вам расскажу. А вы послушайте внимательно, очень интересные сведения для неразумного человека. Итак. Вас будут бить преимущественно по почкам. Удары очень болезненны, настолько, что заключенные, случалось, умирали от болевого шока. Но если вы и останетесь живы, понадобится не так уж много времени, чтобы почки вам отбили. Они перестанут нормально функционировать, и у вас начнутся отеки. Сначала отекут ноги, потом опухоль распространится выше, на гениталии. Мошонка отечет так сильно, что станет размером с голову ребенка и перестанет помещаться в брюки. К врачу вас не допустят, лечиться вам будет нечем. Вид у вас будет… страшноватый, прямо скажу. Лицо тоже отечет, пальцы станут как сосиски. Но больше всего неприятностей вам доставит именно мошонка. Конечно, заключенные изобретательны: в аналогичной ситуации один человек умудрился сделать некое подобие сумки из своей рубашки, которую он и носил, прикрывая мошонку, так как в брюки, повторяю, она уже не могла поместиться. Запомните совет, насчет сумочки-то, он вам может пригодиться.

Русанов, слушая, судорожно сглотнул.

– Конечно, вам это кажется жутким зверством. Да, Александр Константинович? – с подчеркнутым участием спросил Поляков после минутного молчания, во время которого он пристально наблюдал за лицом Русанова. – Сознаюсь, мне тоже. И очень многим моим сослуживцам. Конечно, мы понимаем, что избиение и другие особые методы следствия необходимы и действенны, но они очень дорого обходятся самим следователям. Некоторые даже сходят с ума.

Он помедлил, словно бы дал время зародиться в голове Русанова жуткой мысли: «Да ведь ты и так сумасшедший! И все вы! Я в руках безумцев, которые пользуются своей безнаказанностью. Господи, спаси, помоги мне, Господи!»

– Я вас предупредил, Александр Константинович, – снова заговорил Поляков. – Не вынуждайте меня к крайним мерам, постарайтесь избежать их и пойдите навстречу следствию. Вы ведь совершенно не старый еще человек, вам рано прощаться с жизнью и здоровьем, все еще у вас впереди. А упорство и запирательство для вас плохо кончатся. Если же подпишете признание, вас могут освободить уже в зале суда. В крайнем случае отправят в лагерь на небольшой срок. А в лагерях у нас люди за честную работу ордена получают!

Русанов криво усмехнулся, отводя глаза.

«Вы-то сами верите в то, что говорите?» – хотел спросить он. К счастью, хватило ума промолчать. Да и не хотелось болтать попусту.

– Одним словом, я оставлю вас ненадолго, – сказал Поляков. – Воспользуйтесь временем с пользой, очень вас прошу.

Он вышел, ступая как-то особенно мягко, хотя на нем были тяжелые кирзовые сапоги.

«Странно, – подумал Русанов, как о чем-то важном, – почему он носит грубые кирзачи, а не хромовые сапоги, как все остальные следователи? А вот мои «молотобойцы» были в кирзовых сапогах! Я отчетливо помню, как они прохаживались по моим ребрам! Грубые сапоги, грязные руки, сбитые костяшки… Это о многом говорит! Наверняка Поляков сам развлекается избиением подследственных, то-то с таким знанием дела рассказывает об отбитых почках. Какой-то оборотень… Человек с такими чертами лица, с маленькими, изящными, по-настоящему аристократическими руками – и притом зверюга, настоящая гадина!»

И тут он спохватился, что думает не о том. Не о следователе Полякове надлежало думать в недолгие отведенные ему на размышление минуты, а о Мурзике!

* * *

С отчетливым ощущением беды, навалившейся на него, Дмитрий ехал на вокзал Монпарнас, откуда отправлялись поезда на Медон. Тупо смотрел в окно и так старательно пытался ни о чем не думать, что от напряжения даже голова заболела. Еще оставалась надежда, что здесь какая-то ошибка, что…

Не думать!

Уже смеркалось, когда он сошел с поезда в Медоне. Дмитрий сначала озадачился: в темноте трудно будет найти нужный поворот на шоссе, – а потом порадовался: ну и хорош же оказался бы он, если бы приперся сюда белым днем! Если Мариньян сказал правду – а зачем, в самом деле, таксисту врать? – штабс-капитану Аксакову мелькать в окрестностях виллы «Незабудка» небезопасно. И это очень мягко говоря!

Так что очень хорошо, что уже стемнело. Правда, во всяком хорошем непременно есть что-то плохое: последний поезд в Париж уходит через полтора часа. Успеет ли Дмитрий за столь короткое время найти «Незабудку», выяснить то, что хочет выяснить (и кстати, еще бы недурно разобраться, что именно он хочет выяснить), и вернуться на вокзал? Иначе придется ночевать здесь – или спустить все деньги, что есть с собой, на такси.

Впрочем, положа руку на сердце, Дмитрий мог бы сказать, что ни сомнения, ни колебания его не слишком-то одолевают. Откуда-то, словно бы с небес, снизошла странная, спокойная уверенность, что он все узнает и все успеет сегодня. Как это называют испанские тореадоры такой момент? Ах да, момент истины, el momento de la verdad!