Старая сказка - читать онлайн книгу. Автор: Кейт Форсайт cтр.№ 72

Ни единому мужчине не дозволялось вступать в пределы моих высоких каменных стен. Даже Тициану. Некоторые куртизанки устраивают приемы в собственных домах, их счета оплачивает богатый покровитель, и другие мужчины могут постучать в их двери в любое время дня и ночи. Но это не для меня. Я старалась сохранить свой домашний адрес в тайне, как и свое настоящее имя, и свое прошлое. Каждый вечер за мной в сумерках приезжал гондольер и отвозил меня в салон моей сводницы, Анджелы, где мужчины платили за каждый час, проведенный в моем обществе. Я пела и играла на лютне, дискутировала об искусстве, природе, религии и политике, время от времени позволяя очередному клиенту сжать меня в объятиях и провести в танце по бальной зале. Но ни одному из них я не позволяла думать, будто он имеет право на мое время и на мое общество, не говоря уже о моем теле. Иногда я позволяла мужчине увести меня в одну из спален в палаццо Анджелы. Но чаще я отказывала, каким бы золотым дождем меня не обещали осыпать. Я была жестока, презрительна и капризна, отчего меня домогались еще настойчивее.

Я играла в опасную игру, и мне требовался телохранитель. Поначалу я решила, что для этой цели мне подойдет женщина, но быстро поняла, что мужчины относятся к женщинам с презрением, невзирая на их силу и габариты. Ни одна женщина не сможет придать мне ауру неуязвимости и вседозволенности, в которой я нуждалась.

Однажды я забрела в еврейский квартал в поисках старых книг, когда в лавку вдруг зашел какой-то гигант, одетый в сущие лохмотья, чтобы заложить свою кифару. [129] Стоило ему заговорить, как меня поразил его высокий пронзительный голос, голос мальчика в теле огромного мужчины. Я также обратила внимание на то, как он сжал свои кулачищи и злобно нахмурился при виде кучки молодых лоботрясов, толкавшихся у прилавка, чтобы заложить свои драгоценности, которые вздумали насмехаться над ним. Они называли его rascaglione. Евнухом.

Я вышла вслед за гигантом на улицу и окликнула его:

— Синьор!

Он обернулся и злобно уставился на меня.

— Что вам нужно?

— Я ищу певца и музыканта, который мог бы играть на моих приемах.

— Я больше не могу петь. — Когда он произносил слово «петь», я обратила внимание, как голос его внезапно изменился, став глубоким и мелодичным.

Я вопросительно приподняла бровь, и он угрюмо добавил:

— Ветер был не в той четверти, когда у меня отобрали мужскую силу. Я лишился голоса. — И вновь тон и тембр его речи изменились, став скрипучими, как несмазанная телега.

Я же внимательно рассматривала его. Он был высоким и мускулистым, а кулаки размерами не уступали булыжникам мостовой.

— Мне нужен телохранитель. Но вы должны понимать, что я требую безоговорочного подчинения и верности.

Он оглядел меня с головы до ног.

— Сколько?

Я назвала сумму, плюс стол и кров над головой. Лицо гиганта просветлело. Он оглянулся на лавку ростовщика.

— Не мог бы я получить аванс? Чтобы вернуть свою кифару?

— Она вам не понадобится, — ответила я. — Голоса вы лишились, и он более не вернется. Бессмысленно и бесполезно мечтать о том, что никогда не сбудется.

Понурив голову, он покорно зашагал рядом со мной, а я же стала размышлять над тем, что должна сделать, чтобы мои слова стали правдой. Музыка — ревнивая властительница, а мне отнюдь не требовалась соперница в борьбе за его верность.

С годами я постепенно узнала историю Магли. Она оказалась незамысловатой. В детстве он чудесно пел, и родители продали его людям папы, которые отвели его к какому-то мяснику, чтобы тот кастрировал его, как теленка. Они влили в мальчишку вино, разбавленное опиумом, усадили его в ледяную ванну и крепко держали, пока мясник отрезал ему маленький мягкий пенис, оставив его с кучей шрамов на теле и израненной душой. Или же мясник напортачил, или было слишком поздно, и голос Магли уже начал ломаться, или же он оказался слишком потрясен подобным предательством. Кто знает? Как бы там ни было, его сопрано не пережило ножа, и люди папы вышвырнули его на улицу. Из него получился прекрасный телохранитель — он ненавидел всех мужчин, у которых было то, что отняли у него, и боготворил женщину, которая дала ему дом и цель в жизни.

Вскоре я уже славилась своим евнухом не меньше, чем своей красотой и дьявольским норовом. Я купила себе рысь и маленькую чернокожую девочку, которая несла шлейф моего платья; наряды предпочитала с глубоким вырезом, а волосы носила распущенными, словно ало-золотистое знамя войны. Вот так я и стала самой дорогой и востребованной куртизанкой в Венеции.

Бедный Тициан. Думаю, что иногда ему хотелось убить меня или запереть на ключ, сохранив для собственного употребления. Он в равной мере обожал меня и ненавидел. Я могла бы выйти за него замуж и навеки покорить его сердце, но не хотела этого. Ни один мужчина не будет властвовать надо мною. Никогда.

Но Тициан не мог без меня жить. Мое лицо приносило ему славу и состояние. Он рисовал меня в образе Флоры, когда бретелька моей сорочки так низко сползала с плеча, что взгляд поневоле устремлялся еще ниже, ища розовый бутон соска. Он рисовал меня в образе Саломеи, которая бережно держала голову Иоанна Крестителя на серебряном подносе, словно жареную свиную ногу. Он рисовал меня в образе обнаженной лесной нимфы, слушавшей игру двух музыкантов, не подозревавших о моем сладострастном присутствии. Он рисовал меня в образе Девы Марии, окруженной толпой херувимов и ангелов, парящей на облаке высоко над миром святых и грешников.

Мне исполнилось восемнадцать. Я начала опасаться, что красота моя увянет, а вместе с нею и моя власть. Тициан нашел новую модель, смазливую простушку по имени Виоланта, которая начала появляться на его полотнах в образе очаровательной блондинки, обуреваемой страстным желанием и томлением. К тому времени я уже хорошо узнала Тициана. Он не мог настолько глубоко заглянуть ей в душу, не переспав с нею. Я обвинила его в измене. Поначалу он все отрицал. Я отвесила ему пощечину, стала пинать ногами и пригрозила убить ее. Он перепугался и стал умолять меня оставить ее в покое.

— Скажи мне правду, — потребовала я. — Лгут только трусы. Ненавижу трусов.

— Очень хорошо, — признался он. — Я спал с нею. А почему бы и нет? Ты за ночь спишь с десятком мужчин.

— Неправда. Как ты смеешь так говорить? Я — не уличная шлюха, которая трахается с десятком мужчин за ночь в грязном переулке. Я — уважаемая и благопристойная куртизанка.

— Ах, простите! Можно подумать, есть разница — трахаться с незнакомцами в переулке или в постели на шелковых простынях. Шлюхой ты была, шлюхой и останешься.

— Я — куртизанка и тем зарабатываю себе на жизнь. Точно так же, как ты малюешь бесчисленных херувимчиков и святых, когда на самом деле тебе хочется рисовать живых людей, занимающихся настоящими делами. Ты занимаешься проституцией, чтобы заработать на кусок хлеба. Просто ты продаешь свою кисть, а я — свое тело, и только.