Водитель Тарасов, мигом сообразивший, о чем речь, хихикнул –
впрочем, почтительно, едва слышно, исключительно ради того, чтобы создать у
своих пассажиров впечатление, что он не просто винтик своего автомобиля, но
человек, облеченный особым доверием начальства и посвященный во многие такие
дела, в которые – вы только подумайте! – не посвящен и сам товарищ подполковник.
Ну что ж, поскольку Тарасова в ведомственном гараже на улице Воробьева с «эмки»
пересадили на «Паккард», ясное дело, что особого доверия он вполне достоин.
– Был случай в Запалихе, – пояснил Поляков. – Как раз
накануне фашистские самолеты к Энску прорвались, кружили над Автозаводом, но
отбомбиться не удалось: кого сбили, кто ушел. И вот один из этих ушедших
промчался с ужасающим грохотом над Запалихой и скрылся. Уже наступали сумерки.
Бабенки, которые прятались в подполах да под крылечками, высунулись – и увидели
на фоне серого неба над кронами деревьев парашют с темным силуэтом. Решив, что
это диверсант, подняли весь боевой состав деревни и по телефону вызвали нас.
– Какой же там боевой состав? – удивился подполковник.
– Ну, бабы, мальчишки – известно какой, – пожал плечами
Поляков. – Вдобавок у них там жил некий престарелый вояка – ветеран
Гражданской. Работал в школе инструктором военной подготовки, учебное ружжо у
него сохранилось – времен империалистической войны. Выстроив бабенок у крыльца
конторы, стал он их обучать, как обращаться с оружием…
– С этим ружжом , что ли? – усмехнулся Храмов.
– Ну да, что имелось в наличии, то и осваивали. Наконец
ветеран счел боевую подготовку законченной и повел группу захвата в лес. Всю
ночь его команда прочесывала лес, и только когда стало светать, на одном из
деревьев кто-то увидел парашют с длинным узким цилиндром зажигалки. К счастью,
она не взорвалась. На фоне вечернего неба зажигалку приняли за человека. Так
что обошлось!
– Комедия… – пробормотал подполковник.
Поляков кивнул, подумав, что для него та поездка обернулась
трагедией – трагедией в Кузнечной пристани. И в очередной раз проклял себя за
то, что не вырвался к дяде Грише раньше, не увез его со строительства укреплений.
Вместо него вывез оттуда Ольгу Аксакову.
«Интересно, уехала она из города или вернулась в госпиталь?
Теперь многие уезжают, после того, как разрешили свободную эвакуацию женщин и
детей. Раньше-то эвакуация запрещалась под страхом репрессий! Это и называется
– хорошая мина при плохой игре. Оставить детей и женщин под бомбами – значит
признать, что мы непобедимы. Чушь собачья!»
Как всегда, от таких мыслей взяла тоска, и Поляков уставился
в окно, будто надеялся разглядеть там что-то веселое.
Какое веселое в этакое непогодье?!
Стекла машины затянуло рябой пеленой. Зима наступала,
отступала, снова наступала. То ли никак не могла одолеть осень, то ли ленилась
войти в силу. После первых заморозков потеплело, на деревьях кое-где еще
держались зеленые листья. Они были накрепко прихвачены морозом и увяли, однако
впечатление производили нарядное, этакий привет минувшего лета. Ближе к концу
декабря вдруг захолодало, выпал снег, но тетя Паша, соседка Полякова, уверенно
говорила: «И этот сойдет, только третий ляжет!» Так и вышло: внезапно потеплело
снова, дождь схватился со снегом и пересилил его, снова кругом сделалось
грязно, скользко и зябко. Декабрь называется!
Машину занесло.
– Ну и дорога, – виновато пробормотал Тарасов, выравниваясь.
– Ну и бездорожье, – уточнил подполковник. – У вас есть
закурить, майор? Забыл папиросы.
Поляков протянул пачку «Норда».
– Ишь ты! – удивился Храмов. – В спецторге брали?
– Да.
– Надо жену туда отправить. Самому недосуг. Да и ей, правда,
тоже. Она учительница, вечно времени нет. Чуть что – «у меня тетрадки», «у меня
классный час…». Конечно, новое место, новая школа. Совершенно забросила мужа, –
проворчал подполковник, без малейшего, впрочем, оттенка раздражения. Видно
было, что он любит жену и гордится тем, что «у нее тетрадки, у нее классный
час». И даже то, что она «забросила мужа», его нисколько не злит.
– Мне проще, – усмехнулся Поляков. – Соседка в спецторг
бегает. Она пенсионерка, для нее это развлечение.
«А вдобавок перепадает от пайка», – не сговариваясь,
подумали все.
Ну так само собой. А что такого? Дело житейское, особенно
сейчас, в войну.
– Вы не женаты? – спросил подполковник.
– Нет.
– А что так?
– Да так как-то, – пожал плечами Поляков. – Не нашел еще.
– Или вас не нашли, – сказал подполковник.
– Или, – согласился Поляков.
– Вам лет сколько? – спросил Храмов.
– Я с седьмого года.
– Ого! Тридцать четыре! Как же вас еще никто не поймал на
крючок? – удивился подполковник.
– Не могу знать, товарищ подполковник! – холодно ответил
Поляков, и Храмов счел нужным как можно глубже затянуться, чтобы скрыть
неловкость: ему очень откровенно дали понять, чтобы не лез не в свои дела.
Тарасов, который отлично знал, что поголовно все незамужние
буфетчицы, телефонистки, машинистки и прочий женский состав Энского управления
НКВД (и от них не отстают дочки и сестры сотрудников) не просто беспрестанно
закидывают крючки, но и ставят сети, чтобы уловить в них майора Полякова,
покосился на него в зеркало со скрытой насмешкой. «Такого небось поймаешь! –
думал он. – И что бабы в нем находят? Тощий, злой, глаз черный, как у дьявола…
Бабы ласку любят, что кошки, а от этого разве дождешься ласки?! А вот знать бы,
что у него с той, которую мы из Кузнечной пристани увезли? Уж больно страшная
она была по сравнению с нашими-то кралечками… Ох, Тасечка-буфетчица, ох, спасу
нет… Вот кралечка! Так бы и сожрал всю! Как она за ним увивается, за этим
майором, а он будто каменный!»
Машину снова занесло, и Тарасов, позабыв про каменного
майора Полякова и Тасечку-буфетчицу, стал внимательней смотреть на дорогу.
Пассажиры курили молча, размышляя о том, что предстоит…
Час назад из Чкаловска сообщили о появлении самолета,
который сбросил четверых парашютистов. Их не заметили – стояла глубокая
безлунная ночь, – однако под утро в райотдел милиции, не сговариваясь, порознь
явились трое из них. Явились с повинной – заброшены из тыла врага с целью
осуществления разведывательной и диверсионной деятельности. Четвертый
парашютист исчез.