Семейное дело - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 25

Молодые ужинали у себя. Жена, устроясь за столом напротив Сумарокова, изредка рассеянно тыкала вилкой в стоящую перед ней тарелку, причем частенько вилка скребла о фарфор. Очевидно, она есть не хотела. Но вот поговорить была не против.

— Представляешь, Виталя, — спешила она пожаловаться мужу, которого не видела целый день, — Толик пришел сегодня с работы рано, передали они мне Леночку и закрылись у себя в комнате. А я жду, что с минуты на минуту медсестра придет! Ну подождала минут двадцать — не выходят. Я к ним стучать… Толик вышел и стал меня ругать. Будто я виновата, не даю им одним побыть! А я-то тут при чем, если они закрылись, а медсестра придет…

— С минуты на минуту, — договорил за жену Виталий Ильич. — А зачем они-то тебе понадобились — при медсестре? Сунула бы ты медсестре Леночку голой попкой вперед, а зачем молодых отвлекать?

— Как это — зачем? — В приливе благородного негодования Раиса поперхнулась откушенным кусочком антрекота. — Они — родители, они обязаны заботиться о здоровье дочери! Да чем они там могут заниматься, когда их ребенку делают укол?

— И ты еще спрашиваешь «чем»? — Виталий Ильич также имел полное право поперхнуться, но он лишь отложил вилку на край тарелки и густо покраснел. — Ты что, мать, совсем старухой стала, не знаешь, чем муж с женой в запертой комнате занимаются?

Ответом ему был полный вызова взгляд, утверждавший, что это самое, на что намекает ее неделикатный супруг, обязано стушеваться и отступить перед проблемой укола. Все точно, Раиса никогда не отличалась приверженностью к плотским удовольствиям. Ее эротическое чувство, некрепкое и легковесное, готово было исчезнуть, когда требовалось погулять с ребенком, сходить в магазин, посмотреть телевизор… То ли она уродилась такой ледышкой, то ли он оказался недостаточно сильным мужчиной и не сумел ее отогреть? Нет, в этом есть что-то невыносимое! Давит, душит… невыносимо, честное слово!

Внезапно Виталий Ильич почувствовал, что кусок больше не лезет ему в горло. Кухня показалась чересчур душной, антрекот — слишком жирным. Швырнув, не глядя, вилку на недоеденную кучку капусты, он стремительно встал из-за стола и, пронесясь кометой сквозь коридор (какие-то полупросохшие вещички спланировали за ним на пол), постучал в дверь, из-за которой слышались голоса невестки и сына вперемежку с гуканьем Леночки:

— Анатолий, выйди. Надо поговорить.

Толик вышел тотчас же. Виталий Ильич не переставал удивляться, каким образом у него мог удаться такой красивый сын, взявший самое лучшее от молодой Раисы и от дедушки с бабушкой, сумароковских родителей, которые, по его воспоминаниям, также были очень красивы. Правда, если Вера будет кормить Толика так же, как сейчас кормит мать, к возрасту Виталия Ильича он сравняется с ним фигурой… Однако сейчас сын был строен, как камыш, и смотрел на своего некрасивого, вялого отца с негодованием:

— Ну что еще такое? Вы нас сегодня с матерью прямо замучили!

— Вот об этом я и собирался с тобой поговорить, — буркнул Виталий Ильич. — Послушай, Толик, как ты это терпишь? — говорил он, чем дальше, тем сильнее взвинчивая себя. — Женатый человек — и допускаешь, чтобы дома тобой помыкали, как ребенком? И как, скажи на милость, это терпит твоя жена?

— Жена терпит, — в том же взвинченном тоне отозвался сын, — но я больше терпеть не намерен. Я сам собирался с тобой говорить и просить, чтобы ты повлиял на маму…

— А ты думаешь, легко повлиять на маму?

Раиса склонилась возле двери кухни, в самом начале коридора, подбирая с пола упавшие вещички; несмотря на деловитость, поза отражала напряженное прислушивание, словно у нее уши росли на спине. Толик, очевидно, уловил это одновременно с Виталием Ильичом и широко распахнул дверь в комнату, где обитало его маленькое семейство:

— Если хочешь поговорить, папа, заходи.

— Я и здесь могу, — заупирался Сумароков-старший, невольно отводя взгляд, упавший на бедро Веры в просвете распахнутого халатика. Вера с удовольствием нянчила девочку, не обращая внимания на застрявшего в дверях свекра.

— Да заходи, заходи, чего ты?

Толик почти насильно (под домашней рубашкой обозначились крепкие мышцы) втащил отца и усадил рядом с женой. Внимательно посмотрел на Веру, как бы призывая ее в поддержку, и подтвердил:

— На маму повлиять трудно. Ей хоть кол на голове теши, поступает так, как считает правильным. Чужое мнение в грош не ставит. Она тебя хоть иногда слушается?

Сумарокова отчасти оскорбило то, что сын отзывается о матери в таком стиле, но, с другой стороны, это облегчало его задачу, и он сухо сказал:

— Мы уже немолодые люди…

— Бросьте вы, Виталий Ильич! — жизнерадостно откликнулась Вера, и Леночка поддержала ее громким «ба-ба-ба». — Вы с Раисой Семеновной замечательно сохранились!

— Сохранились — может быть. — Вот так словечко — «сохранились»! Как подвядшая петрушка в холодильнике! — Но все-таки мы ближе к пожилому возрасту, чем к вашему. Нас уже не переделаешь. Переделывать вас под себя означало бы искусственно вас состарить. То, что годится старикам, не подходит молодым. Мы то и дело конфликтуем. Почему бы не разъехаться?

Сын уставился на него с непонятным выражением лица. Вера перестала потряхивать и похлопывать Леночку, которая прекратила свой заливистый смех и обвела взрослых такими задумчивыми и бдительными темно-синими глазенками, точно понимала больше, чем о ней думали.

— Конечно, — лихорадочно заговорил Сумароков, стремясь заранее развеять возражения, — квартира в наше время — это очень дорого, ни наших, ни ваших сбережений не хватит… Но квартира, в которой мы все сейчас живем, — большая и в хорошем районе. Не составит труда разменять ее на две поменьше… если с доплатой, то одна может быть двухкомнатной, а нам с Раей и однокомнатной довольно… Поначалу будет трудновато, я понимаю, но ведь эти дела быстро не делаются: пока подыщем вариант, пока проверим через риелтора, насколько надежны квартиры, нет ли там прописанных родственников, находящихся в местах заключения, пройдет много времени, Леночка успеет подрасти… Мы не отказываемся присматривать за ней… Но, мне кажется, молодые люди должны стремиться к большей самостоятельности…

Виталий Ильич иссяк. По мере завершения монолога язык все тяжелее и тяжелее ворочался у него во рту; доводы, которые представлялись убедительными, как речи Демосфена, вырвавшись наружу, стали казаться деревянными и туповатыми. К концу речи он уже жалел, что все это затеял. Сын не возражал, глядя на него с изумлением и жалостью.

— Папа, — сказал Толик мягким тоном, словно обращался к Леночке, — конечно, ты прав. Нам с Верой было бы намного удобнее у себя, в собственной квартире, где никто не указывал бы нам, что готовить, во что одеваться, как воспитывать ребенка… Но мы делаем это ради мамы, пойми!

Как это Сумарокову удалось сдержаться и не открыть рот, он до сих пор не понимает.

— Мама? Да мама на вас постоянно ворчит и жалуется.

— Вот именно! А если мы переедем, ей даже пожаловаться не на кого будет. Если хочешь знать, она только этим и живет. Ты этого не видишь, ты все время на работе! Ей нравится, когда есть повод о ком-то заботиться, на кого-то ворчать… Ты что думаешь, я в детстве не замечал, что она любит, когда я болею? Сразу бросается мерить температуру, варить какао, закутывать мне горло шарфом… А я лежу и терплю. Она ведь моя мама, и мне хочется сделать ее счастливой.