Женское время, или Война полов - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Тополь cтр.№ 33

На лице у старика было такое кислое выражение, словно он слушал выдумки привирающего ребенка. Действительно, как можно было поверить во все эти «выходы в астрал», «сеансы дальновидения», «ферменты любви», «конденсаторы ненависти» и «биочипы»?

— Стас, — сказал он несколько раздраженно. — Неужели ваш Шварц действительно хотел чувства всей Москвы — я не знаю, ненависть, злость, любовь — собрать в какую-то емкость, пусть даже большую?

— Нет, только ненависть, — возразил Журавин, покончив с едой и закуривая отвратительные «Данхилл». — И не в большую емкость, а в маленькую.

— Ну хорошо — в маленькую…

Стас по-английски спросил что-то у хозяина рыбного бара. Тот коротко ответил ему, в их скороговорке можно было уловить только слово «Хирошима».

— Вы поняли? — сказал Стас старику.

— Нет…

— Как? Вы не знаете английский? Вы же работаете у Вернохлебова!

— Да. Но я это… я консультант по Азии.

— А! Ну, я спросил у японца, сколько весила бомба, которую янки бросили на Хиросиму, — объяснил Стас. — К сожалению, он не знает, но я точно помню: бомба, которую американцы испытали в Неваде до Хиросимы, весила тринадцать фунтов — шесть кило. А при взрыве над Хиросимой она снесла весь город! То есть при расщеплении атомного ядра освобождается такое количество энергии, что можно разрушить Хиросиму, Москву, Нью-Йорк. Вас это не удивляет? А теперь представьте обратный процесс. Ну, как если бы кинопленку атомного взрыва прокрутить назад, чтобы вся энергия вернулась в бомбу. Сколько она будет весить? Те же шесть кило! Вот и все. Просто до тех пор, пока американцы не взорвали бомбу, никто не мог поверить в дикую силу атомной энергии и считали это фантастикой. А теперь мы говорим о биоэнергии, и опять вы не хотите верить.

— Нет, я верю… — произнес старик.

— Но с трудом! — усмехнулся Стас. Он полез в карман куртки и достал дубликаты тех фотоснимков, которые Анна переслала Пашутину. — Вы это видели?

— Да.

— А президент?

Старик в затруднении пожал плечами.

— Ну да, вы же не Вернохлебов! — снова вспомнил Стас. — Но главный вопрос все равно не тот, который вы мне задали. Вы должны спросить: что это за тавро на этих снимках и что такое тау-крест? — И Журавин требовательно посмотрел на старика, настаивая, чтобы тот повторил за ним этот вопрос. — Правильно?

— Да, — подтвердил тот.

— Вот, — удовлетворенно сказал Стас. — Наконец мы переходим к делу! Но мой ответ вас разочарует. Я видел это тавро, я держал его в руках, но я не знаю, что это такое. Ведь я был только лаборант, Шварц не посвящал меня во все свои дела. Но я помню, что это такая штуковина величиной с серебряный доллар. Вроде бы из металла, только такого металла нет в природе. Вы можете царапать его напильником — никакого следа! Мы его клали в соляную кислоту — никакого эффекта! Тиски, в которые мы его зажимали, прогибались! Как и кто выдавил на нем крест с петлей — уму непостижимо! Но если его разогреть, это тавро начинает светиться и пульсировать световым лучом. Нет, правда! Шварц сказал, что раз так, то мы его используем как линзу в проекторе нашего КН. И мы даже начали готовить эксперимент, но… Тут они и забрали у нас «Кедр».

— Кто — «они»?

— Они… — Журавин вдруг нахмурился, словно закрылся. — Пашутин знает.

— Стас, — мягко сказал однорукий, — я, конечно, не Вернохлебов, но я тоже не бездельник. Я бросил нашу делегацию, Примакова, сессию ООН и хожу с вами третий час. А вы рассказали только часть истории и даже в ней прячетесь за безличные местоимения: «Они забрали „Кедр“», «Они оборудовали его какой-то пушкой», «Они сбросили ферменты на Фергану». Кто — «они»?

Стас поднял на него глаза от чашки чая.

— Вы заметили это?

— Да, я заметил, — сказал старик, и впервые в его голосе прозвучала твердость и даже жесткость.

Стас молчал, опустив глаза и нервно вертя в руке маленькую чайную чашку. Потом заглянул в полу своей куртки, словно проверяя, работает ли его «пин». И выглянул в окно. Там, через улицу, в баре напротив по-прежнему сидели цэрэушники и врастяжку пили кофе.

— Хорошо, я скажу. В конце концов, я сам вас сюда притащил, — произнес Журавин. Но хотя при нем был новейший глушитель радиоволн, он, не говоря ни слова, достал авторучку и стал быстро, почти лихорадочно писать на бумажной скатерти:

«ОНИ — ЭТО ГРУ. ВЫ ЧИТАЛИ СУВОРОВА? ЭТО ПОХЛЕЩЕ КГБ, ЭТО КЛАН, МАФИЯ, ИЕЗУИТСКИЙ ОРДЕН».

Он подождал, пока старик прочел, тут же оторвал кусок скатерти со своим автографом, поджег его зажигалкой и размял пепел в пепельнице, говоря:

— Понимаете? Они забрали «Кедр», вывели его на орбиту и все такое. И они ликвидировали моего отца, Шварца и всех остальных. Между прочим, Зара Бешметова еще в июле чувствовала, что это случится, она просила Шварца срочно уехать всей лабораторией в какую-нибудь экспедицию. Она говорила: «Мы должны бежать, все! Я, как кошка, чувствую, что тут что-то случится!» Но ее, конечно, никто не слушал. К тому же Фетисова лежала в роддоме на сохранении беременности — как мы могли ее бросить? А когда Зара сказала, что едет в Болгарию в санаторий, мы ее запрезирали. Шаевич ей в глаза сказал: «Это будет первый ребенок в нашей лаборатории! Как же вы можете уехать? Неужели вам плевать на коллектив?!» Знаете, что она ответила? «Коллектив, — говорит, — это от слова „collective“ — совокупляться. И вся ваша советская власть — тоже от этого. А я с вами не совокуплялась, меня сюда привезли из сибирского концлагеря. Пока!» И уехала. За два дня до путча!

— А вы?

— Меня они не арестовали только потому, что я в те дни расходился с Аней и был в запое. У меня тогда начались мужские проблемы, и я пил и спал где придется — то в Кунцеве у какой-то шалавы, то в Люберцах. А когда пришел к маме за деньгами, там сидел дядя Саша. Ну, Пашутин. Я думал, он будет про Аню права качать, мол, как я могу бросить его племянницу! А он сунул меня в машину, отвез в Шереметьево и первым же самолетом выбросил за границу, в Брюссель. Я с похмелья даже не понял, что и зачем. Он говорит: «Лети, я твоему отцу обещал, что ты будешь жить!» Ну и все рассказал — и про «них», и про гибель отца, Шварца… Пашутин с моим отцом со школы дружил и был моим крестным, я потому и на Аньке женился.

Однорукий помолчал, потом сказал осторожно:

— А… а как эти они узнали, чем занимается ваша лаборатория?

Стас замер, но его руки сжали китайскую чашку с такой силой, что собеседник отнял ее.

— Не нужно. Сломаете. Что с вами?

— Ничего… — Стас повернулся к японцу и снова сказал что-то по-английски. Тот кивнул, налил из бутылки саке в маленький фарфоровый кувшинчик и подал Стасу.

Стас, даже не переливая в рюмку, залпом выпил и вернул японцу за новой порцией.

— Хватит, — сказал ему однорукий. — Я слушаю.