– Неужели ты так глупа, Валентин? Та история с Марин
произошла в семидесятые годы. С тех пор прошло тридцать лет! Неужели ты
думаешь, что я ждала бы так долго, имей я хоть малейшее указание на то, где
может быть картина? В том-то и дело, что там ничего не было, кроме намеков, в
которых запутался бы даже Шерлок Холмс. Но там имелось упоминание о Мулене и о
том, что в 1793 году в нашей деревне жил Робер – старый конюх графов Сен-Фаржо.
Фамилия его неизвестна. Где он жил – тоже неизвестно… Я работала в архивах, я
искала, я спрашивала и разузнавала. Трудность состояла еще и в том, что Робер
жил не в своем доме, а у замужней дочери. Я читала и перечитывала каждую
строчку в архивах того времени, в дневниках, письмах, в муниципальных записях,
в податных книгах… И каждый день думала, что я ошиблась, что ищу не там, что
Мулен упомянут в дневнике Сен-Фаржо случайно. Кто знает, может быть, я до сих
пор бродила бы в потемках, окружающих эту тайну, если бы не случай. Да, картину
нашла не я – ее нашел другой человек. Но так вышло, что он доверял мне и первым
пришел ко мне со своим открытием. Жена его не могла ему помочь, она недалекая
женщина. Я была так потрясена, что не смогла скрыть от него своего восторга, но
потом стоило огромных трудов уговорить его подождать, не открывать секрет
находки. Я отговорилась только тем, что должна сначала узнать, какова сейчас
цена картины, найдутся ли на нее покупатели на черном рынке. Мы договорились,
что тот человек спрячет полотно там же, где обнаружил его. Он так и сделал. Но
всего этого было слишком много для него, и он…
Клоди вдруг осекается и бросает на меня мгновенный взгляд. И
немедленно отводит глаза, словно боится, что я могу что-то прочесть в ее
стремительном взгляде.
Но Клоди опоздала. Я уже все поняла.
Я знаю, кто нашел картину Давида. Я догадалась – это был
Гийом! Мастер на все руки, скульптор, дизайнер, который приложил свой талант к
оформлению множества домов и даже погребов в Мулене. Конечно, он доверял Клоди,
своей старинной знакомой, подруге жены. Вот чего не выдержало его сердце –
ошеломления от находки. А может статься, Клоди ускорила его смерть. Мало ли
существует лекарств или наркотиков, которые способны спровоцировать сердечный
приступ у больного человека, усугубить его состояние! Честное слово, Клоди
приоткрылась для меня сегодня с таких сторон своей многогранной натуры, что
теперь я всего могу от нее ожидать.
Да… воображаю, что почувствовал Гийом, когда взялся за
давным-давно известный ему предмет, за какую-нибудь медную трубу, к примеру, и
вдруг обнаружил, что это не просто позеленевший от времени кусок металла, а
тайник, вместилище полотна, которое все считали давно утерянным!
Что-то вдруг проходит у меня в сознании, какая-то мысль или
воспоминание. Медная труба… Да ведь я видела ее, эту трубу! Видела своими
глазами! Она подвешена к потолку в гостиной Гийома и Жани, к ней прикреплено
тележное колесо, умелыми руками Гийома превращенное в светильник!
Жани, конечно, ни о чем не подозревала. Наверняка Клоди
запретила Гийому хоть словечком обмолвиться о найденном сокровище даже жене. И
после его смерти Клоди ничем не рисковала. Прилежно дурачила своих сообщников и
потихоньку избавлялась от них. Бедняга Жан-Ги Сиз, который попал ее усилиями в
тюрьму в первый раз в семидесятых, попал и теперь – Клоди заморочила ему голову
грядущим богатством настолько, что он решил взорвать Сен-Фаржо. Да он просто
свихнулся на всем этом и был обречен на смерть только потому, что гипотетически
мог развязать язык. Даже тени, даже ничтожного процента неудачи не могла
допустить предусмотрительная Клоди!
– Что же ты молчишь, Клоди? – нетерпеливо спрашивает Иса. –
Договаривай наконец! Где картина?
– Мы пойдем туда и возьмем ее, – ласково, словно ребенку,
говорит ему Клоди.
Ну надо же, какое превращение! Понятно, она снова хочет
помириться с ним. Но их примирение – это моя немедленная смерть. Что же делать?
А, знаю, есть способ! Древний как мир способ – разделяй и властвуй.
– Да-да, – ехидно говорю я, – пойдете и возьмете… В доме
Гийома, верно, Клоди? В его гостиной. Там, где висит такой потрясающий
светильник с тележным колесом. Только вряд ли ты уйдешь из этого дома живым,
Иса. Там уже была убита Лора, там же настанет и твоя очередь! Кстати, Клоди,
как вам удалось заставить Жильбера идти искать в саду Жани туфлю Лоры? Вы
позвонили ему от ее имени?
Иса быстро переводит взгляд своих острых глаз с меня на
остолбеневшую Клоди, потом опять на меня. И вдруг я осознаю, что не боюсь его.
Больше не боюсь! Он теперь у меня в руках. Я закинула наживку, а он ее
заглотил. И сейчас беспомощно трепыхнется на крючке… Ну же!
– Жани? Ты говоришь о сестре Жана-Ги? При чем тут она? И что
ты сказала о Лоре? Она убита? При чем тут ее туфля? Говори быстро!
Не надо меня торопить, Иса. Я и сама просто-таки дрожу от
нетерпения выпалить тебе все, что знаю.
И я говорю. Говорю, задыхаясь, захлебываясь. Говорю все, что
знаю, о чем догадываюсь, что предполагаю: говорю об аукционе «Друо», на котором
мадам Луп купила Лоре эксклюзивные туфельки, потом – о красном «Рено» около
гостиницы «Пуле д'ор» в Фосе, и о том же «Рено» на холме над Муленом, и о
темной большой машине, которая подползала к нему ночью…
Тут я вдруг даю сбой. Как ни отвратительно разбираюсь я в
марках машин, но даже я способна понять, что юркий «фордик» Клоди совершенно не
похож на тот массивный автомобиль. Это был джип – «Ровер», «Чероки», «Паджеро»
или какие они еще есть, джипы… Но только не «Форд»!
Глаза Клоди, которые ни на миг не отрываются от меня,
вспыхивают торжеством: ведь ее нервы так же напряжены, как мои, она видит
больше видимого, слышит больше слышимого! Она понимает, что я колеблюсь, и
намерена воспользоваться этим. Однако мы обе забыли, что и нервы Исы напряжены
точно так же, и его чувства тоже обострены до крайности.
– Похоже на твой джип «Шевроле», а, Клоди? – говорит он
вдруг, задумчиво кивая, и я почти с ужасом осознаю, что он верит мне. Верит
безоговорочно!
Почему?
Да очень просто. Видимо, Клоди крепко достала его своим умением
виртуозно морочить головы людям. Да, она правильно определила сущность Исы: он
отнюдь не глава дела, не организатор, а исполнитель, пусть даже идеальный
исполнитель. Он – боевое оружие. Он груб, прям и откровенен. И, наверное, не
любит туманных хитросплетений вокруг таких простых и ясных дел, как убийство,
поиски сокровищ, теракты…
Между тем лицо Клоди снова искажается бессильной ненавистью,
и я понимаю, что Иса угадал верно.
– Продолжай, – приказывает он мне, не сводя тяжелого взгляда
с Клоди, и берется левой рукой за ствол пистолета, словно поправляя навинченный
на него глушитель.