– А ты меня спроси, как Иван Фролов из камеры вышел? – вдруг
предлагает мне Костин сокамерник.
– А кто такой Иван Фролов? – таращу я глаза, совершенно не
удивляясь его мгновенному переходу на «ты». Удивляться следовало, что он
сначала меня на «вы» звал, нынче это совсем не в моде! – Я не знаю никакого
Ивана Фролова…
– Ну и дуры вы, бабы! – ахает мой собеседник. – Кто Иван
Фролов, главное! Кто ж больше, как не я? Имя мое такое – Иван Фролов. Твоего
брательника, стало, Константин Лазарев зовут, а меня – Иван Фролов.
Смотрю в его бледно-голубые глаза и, призвав на помощь
остатки самообладания, произношу сквозь зубы:
– Ну и как же Иван Фролов вышел на волю?
И юноша вот что мне рассказывает, то и дело прерываясь и
принимаясь испуганно озираться.
Оказывается, в Предварилку Иван Фролов попал случайно. Сам
он извозчик, который был нанят каким-то человеком. Тот велел ему приехать в
указанное время по указанному адресу, а приехав, зайти в дом и забрать багаж.
Фролов прибыл, как уговорились, вовремя, в дом вошел… и обнаружил на полу труп
того самого человека, который его нанял. Кинулся вон, однако ни лошади, ни
возка своего не нашел. Угнали какие-то злые люди! А тут нагрянула милиция. И
Фролова едва не приговорили скорым революционным судом к расстрелу прямо на
месте, потому что убитый оказался каким-то если не комиссаром, то его
подручным. Как ни надсаживался Фролов, как ни пытался доказать, что он
извозчик, никто его не желал слушать. И это понятно: возка и лошади-то нет!
Потом суровая матросня смилостивилась, стрелять его не стала. Отвели его в
Предварилку: то ли за убийство, то ли за соучастие, он хорошенько не понял. А
надо сказать, что есть у Фролова в Питере старший брат. Спекулянт, но очень
умный человек: продукты меняет только на золото и бриллианты. Фролов у него как
сын, брат его очень любит и положил себе непременно младшего спасти. Кто-то
сказал ему, что один из помощников страшного Рончевского, следователя
Предварилки, имеет на своего начальника некоторое влияние и может за хорошую
мзду оказать на него воздействие. Брат Фролова сыскал к нему подходец – и
осмелился предложить взятку продуктами и мануфактурой. Помощник вежливо его
выслушал и покачал головой: он-де берет только брильянтами, что и понятно:
человеческая жизнь – штука драгоценная! Пришлось любящему брату тряхнуть
запасцы. Новым приношением помощник Рончевского остался весьма доволен и
посулил Ивана освободить. Что он и сделал, а напоследок ухитрился шепнуть
Фролову, что готов оказать подобную услугу кому угодно, чья родня не станет
скупиться. Иван сообщил это первому попавшемуся сокамернику – Косте Лазареву, а
потом пришли конвоиры и чуть не взашей вытолкали его на свободу. Костя только и
успел, что крикнул Ивану: «Разыщи мою сестру!»
– Понятно, зачем, барышня?
Этот вопрос бледный юноша задает очень сердито. Наверное,
то, что я стою молча, недвижимо, не рыдаю, не целую ему из благодарности руки,
кажется ему чем-то диким. А на меня вдруг напал словно бы столбняк от
потрясения и облегчения.
Да неужели жизнь и свобода моего брата зависят от такой
малости, как несколько радужно сияющих камушков? У нас с Костей сохранились
драгоценности покойной матери. Гарнитур: колье, перстень, серьги, браслет,
которые так и струятся алмазными реками. Сказать правду, у меня давно
появлялась мысль воспользоваться ими, чтобы купить жизнь и свободу брату, я не
сомневалась, что это реально, однако просто не знала человека, которому можно
предложить сделку. Ну что ж, как говорится, на ловца и зверь бежит!
Кому-то, может статься, покажется странным, что я так слепо
поверила человеку, которого вижу в первый раз в жизни. А впрочем, что такого?
Наверное, дело в том, что мысль о взятке уже зрела в моей голове. Кроме того,
окажись Иван Фролов обходительным, вежливым, приятным во всех отношениях, я
немедля заподозрила бы в нем проходимца. А он был настолько неприятен мне,
настолько не заботился произвести как можно лучшее впечатление, что я невольно
начала ему доверять.
– Пойдем, – сказал он, маня меня рукой, – пойдем, я покажу
тебе, кто в помощниках у Рончевского.
Мы возвращаемся в приемную, и незнакомец с видом чрезвычайно
деловым заглядывает в окошечко пропускной барышни. Та все еще занята болтовней
со своим кавалером в тельняшке.
Впрочем, как только Иван Фролов мелькает перед окошком раз и
другой, флирт прекращается. Дверца открывается, и я могу отчетливо разглядеть
любителя карт и коньяку. По его голове, конечно, прошелся щипцами либо Жан либо
Эжен – такой уж у матросика игривый хохолок! У него тельняшка с декольте и
тоненькая золотенькая цепочка на шее. А какие клоши ! Из каждой штанины
приготовишке пальто выйдет!
Невольно застеснявшись такого великолепного зрелища, опускаю
глаза и вижу, что матрос обут в лаковые штиблеты. А носочки тоненькие,
сиреневые: не из тех ли шести тысяч пар, которые нашли в гардеробе императора
Николая и распределили между пролетариатом, как сообщила газета «Правда»?
А вообще-то вид у матросика не грозный – у него вид веселого
увальня. Так и видно, что он набрался манер у своего шефа Рончевского. Про того
говорят, что он – душка-чекист, бывший правовед, допросы ведет в стиле салонной
болтовни, сыплет французскими фразами, а затем – к стенке!
Завидев меня в обществе Фролова, душка-матрос принимает
важный вид, окидывает меня внимательным взором с головы до ног, а потом дважды
кивает. Вслед за этим он удаляется к даме своего сердца, закрыв за собой не
только дверь, но и окошко. Видимо, справок никаких сегодня выдавать больше не
будут.
Я смутно догадываюсь, что его значительные кивки означали
одобрение моей кандидатуры. То есть взятка от меня, скорей всего, будет
благосклонно принята. И даже, может быть, она спасет Костю!
– Когда принесешь камни? – жадно спрашивает Иван Фролов.
И тут я сделала нечто, чему и по сей день не могу найти
оправдания и понимания. Может быть, этим я погубила Костю. Может быть, спасла
себя. Не знаю! Остается уповать мне лишь на то, что все мы ходим под богом. И
хотя в последнее время случилось столько событий, что можно усомниться в
милосердии господа нашего, я все ж уповаю на его неизреченную мудрость. Я верю,
что отвечала Фролову, действуя по божьему произволению и наущению.
– Когда принесу? – бормочу я после некоторого молчания. – А
когда нужно? Завтра? Послезавтра? Или в следующую пятницу?
Я убеждена, что Фролов прикажет сделать это вообще сегодня,
ну, хотя бы завтра. Однако он важно кивает: