Всю дорогу под крылом самолета, как принято
выражаться, о чем-то пело зеленое море тайги, а над этим самым крылом сияла
хрустальная голубизна стратосферы. Однако на подлете к Москве захмарило,
задождило, и прилетели они из сверкающего, солнечного августа в август мокрый и
студеный. Уже в аэропорту пришлось доставать из сумок свитера и ветровки, да и
то изрядно продрогли, пока ждали багаж: Олег не рискнул везти то, что обычно
носил за ремнем джинсов, с собой. Долго добирались до аэровокзала, потом до
Казанского вокзала. Взяли билеты на Нижний, бродили по Москве, ели (весь этот длинный-предлинный,
опять-таки благодаря разнице во времени, день они только и делали, что ели,
наверстывая упущенное), потом сонно сидели в вокзале, ожидая отправления
«Ярмарки», дорогущего фирменного поезда. «Ярмарка» уходила в девять с
небольшим, поэтому и решили потратиться на нее: ждать чуть не до полуночи,
когда пойдет более демократичный «Нижегородец», сил не было. Правда, как ни
хотелось спать, они все-таки не преминули воспользоваться удобствами отдельного
двухместного купе в СВ, отчего в половине шестого проводница добудилась их,
только пустив в ход последнюю и самую страшную угрозу: после Дзержинска
санитарная зона, туалеты будут закрыты!
Нижний подъехал как-то странно быстро – откуда
ни возьмись вдруг против окна возник модернизированный скользкий перрон, а на
нем, в сутолоке народа, – невысокая фигура в черном плаще с поднятым
воротником, в дымчатых, несмотря на абсолютно бессолнечную погоду, очках.
Итак, их все-таки встречали – пусть не с
цветами и без оркестра.
– Спокойно, – произнес Олег, услышав, как
ахнула Женя. – Я ему все скажу сам. И вообще – почему мы ведем себя так,
будто это какая-то статуя Командора? Не похож!
Вблизи Грушин оказался на статую Командора
похож еще меньше, чем издали. И никаких признаков облысения Женя у него не
заметила. Напротив, шеф даже как-то помолодел и лучился неприкрытым
довольством. Впрочем, ему было чем гордиться!
Однако Грушин смог сдержать бьющую через край
профессиональную гордость на пару часов, чтобы дать Жене с Олегом возможность
позавтракать, принять душ и переодеться. Увы, предлог «с» в данном конкретном
случае оказался не более чем привычной грамматической формой. Грушин, мгновенно
приняв командование на себя, довез Женю до дома и так браво и стремительно
выкинул вместе с сумкой у крыльца, таким непререкаемым тоном сообщил, что Олег
остановится у него, что никто и глазом не успел моргнуть, а соединительный
предлог «с» оказался уже неактуален.
Женя едва успела перехватить растерянный
взгляд Олега, и «Фольксваген» Грушина скрылся за углом, оставив вместе с облачком
бензинового перегара указание в форме приказания: через два часа быть в фирме,
не ждать, чтобы за ней заезжали, потому что «ты близко живешь, а нам еще в
Печеры пилить да пилить».
«Ну и не пилили бы! – яростно подумала
Женя. – Что, у меня нельзя было кофе выпить? И сразу Грушин все понял бы».
Конечно, расстраиваться было решительно не с
чего, а она расстраивалась. Не меньше получаса простояла под раскаленным душем,
прежде чем вспомнилось спасительное: все, что ни делается, делается к лучшему!
Может быть, Олег сейчас поставит все точки над i в отдельном мужском разговоре.
Все-таки есть ощущение, что он еще не до конца верит, будто Грушин для Жени –
только старший товарищ, отец и брат. Нет, не то чтобы не верит, но остается у
него некоторое сомнение. В очередной раз Женя удивилась, почему такой красавец,
молодец и, по всему видно, любимец женщин до такой степени в себе не уверен,
что, кинувшись в омут и погрузившись с головой, вдруг спохватился: а не зашиб
ли кого, пока летел с обрыва? Впрочем, запоздалая осторожность – чисто мужское
свойство. И еще одно «впрочем»: а разве Женя сама так уж уверена в нем… и в
себе, если на то пошло?
И тут ее словно обожгло: а если Грушин
расскажет про Льва? Ведь он всегда полагал, что Женя отвергает его именно из-за
Льва. И начнет живописать, как она бросается на каждый телефонный звонок,
приходит на работу с заплаканными глазами, то оживает, то впадает в уныние при
самом легком намеке на воздушные шары, пусть даже те, которые продаются на
улицах накануне бывших и нынешних общенародных праздников.
Она выскочила из ванны и ринулась к телефону,
чтобы немедля позвонить Грушину и попросить его держать рот на замке, но
вовремя отдернула руку. Если Грушин хотел что-то такое сказать, то уже сказал.
И вообще, должен же Олег когда-нибудь узнать о Льве! В конце концов, он же сам
говорил, что прошлое его не интересует. А в окошко прыгать ему не придется, это
Женя может гарантировать!
И все-таки ее ощутимо потряхивало, пока она
бежала по Ошарской в агентство. Может быть, оттого и потряхивало, что оделась
слишком легко, не по погоде. Но этот синий, тускло мерцающий костюм шел ей
бесподобно! И юбочка у него была какая надо – нарисованная.
«Немец» Грушина уже торчал на полупустой по
раннему часу стоянке. Женя взбежала на крыльцо и едва успела шарахнуться в
сторону, чтобы не зашибла уборщица, нещадно елозившая шваброй по стеклянным
дверям. Россыпь грязных капель, оказавшаяся на светло-сером плаще Жени, ничуть
не смутила виновницу.
– Нечего шастать, – люто сказала она. –
Гребете денежки лопатой, а нам зарплату уже третий месяц не платят. Давно надо
вас всех гнать отсюда, арендаторы чертовы!
Не пытаясь уловить связь между причиной и
следствием, Женя метнулась к лифту под неодобрительным взглядом вахтера. Чудо!
Очереди не было – вообще никого не было около лифта! Женя вошла, нажала кнопку
шестого этажа – и тотчас кто-то вскочил в кабину следом.
Обернулась. Высокий седой мужчина стоял к ней
боком, отряхивая куртку, на которой красовалась (ничего себе!) еще более
обширная россыпь грязно-мыльных пятен.
– Вас тоже зацепило? – дружелюбно
спросила Женя. – Не трите так, грязь размажете. Пусть лучше высохнет,
потом щеткой смахнете – и все.
Попутчик глянул на нее искоса, кивнул и с
новым ожесточением принялся втирать грязь в куртку.
Женя пожала плечами: на здоровье! – и
нетерпеливо вздохнула. Лифт необычайно долго готовился к подъему. Может быть,
просто боялся высоты? Обычно кабина успевала набиться до стонов и охов, до
предупредительного зуммера, пока лифт вот так стоял с распахнутыми дверцами,
ибо вскочить в него не успевал только ленивый.
На сей раз, по слишком раннему времени,
ленивым, кроме Жени и упрямого незнакомца, оказался только худощавый лохматый
парень среднего роста и возраста.