Помнится, Данилыч говорил: «В самолете я
чувствую себя белой мышью, которую в коробочке перевозят из одной лаборатории в
другую». Да, был в команде такой Данилыч… умел сказануть! Впрочем, он и сейчас
есть. Лет шестидесяти, загорелый дочерна, сухой, жилистый, с резкими чертами
лица, он напоминал некую скульптуру, высеченную ветром и временем в скале.
Кстати, шар его назывался «Эолова арфа». Данилыч придумал какую-то штуку,
которая в полете при порывах ветра издавала странные звуки, напоминающие клики
журавлиной стаи. Господи, какая же тоска брала Женю, стоило ей услышать, как
поет «Эолова арфа»! И почему-то делалось до невыносимости жаль этого немолодого
уже человека, у которого ничего в жизни не было, кроме шара и полета.
«Мой дом – небо», – любил говорить он, и
простой, суровой правды в этих вычурных словах было куда больше, чем мог
услышать какой-нибудь ошалелый романтик. У Данилыча и впрямь не было дома на
земле, и родни никакой не было, и даже друзей: только команда шаристов, таких
же, как он, бродяг, – ну всего-то разницы, что у тех внизу все-таки
оставались семьи. И Данилыч, что всегда поражало Женю, был счастлив этим
одиночеством. Если бы мог, он, наверное, никогда не спускал бы на землю свою
«Эолову арфу», вечно ловил бы ветер в высоте. Конечно, бессмертные боги жестоко
подшутили над ним, заключив душу птицы небесной в человеческое тело! Вот и Лев
такой же, вдруг осознала Женя. Какой он Лев – его следовало бы назвать Орлом,
Ястребом, Журавлем – кем угодно. Ему тоже нельзя было рождаться человеком,
потому что главное для него – стихия небес.
Вот если бы у «Багдада» – так назывался шар
Льва – была большая-пребольшая корзина, в которой можно устроить двух-, а еще
лучше – трехкомнатную квартиру с просторной кухней, населить эту корзину
детьми, кошкой и собакой, Женя, наверное, вполне могла бы провести жизнь там.
Беда только, что в этом случае Лев непременно надул бы себе маленький,
отдельный шарик, на котором пускался бы полетать в гордом одиночестве. Сперва
неподалеку, в пределах видимости, а потом… Потом, в один прекрасный день, вовсе
улетел бы – и не вернулся, оставив докучливое семейство дрейфовать по воле
воздушных волн. Ему никто не нужен, поняла Женя с беспощадной ясностью. Всем
другим ребятам их семьи так или иначе нужны. Саше Баринову нужна его Татьяна,
которая летает с ним вместе… Правда, у Татьяны остаются на земле трое детей, и
после каждого выступления Бариновы мчатся домой, в Москву. А Лев – это Данилыч
в молодости, сбросивший на землю весь балласт в виде любви, семейных радостей
(и огорчений!), брезгливо освободившийся от этой суеты. Ну а того, что вместе с
балластом вылетела за борт любимая и любящая женщина, он даже и не заметил.
Вспомнилось вдруг… ни в тех ни в сех, как
говорится. Однажды Евгения пришла домой и увидела во дворе толпищу народу,
«Скорую» и милицейскую машину. На асфальте были обрисованы мелом очертания
распластанной человеческой фигуры, и Женю пробрала дрожь, однако тотчас она
заметила, что все вокруг хохочут и оживленно переговариваются. Оказывается,
милицию вызвал кто-то из жильцов, увидевших, как из окна десятого этажа
выбросилась голая женщина. Однако на земле оказалась… лишь пустая резиновая
оболочка.
Пока несчастная летела, в буквальном смысле
слова испустила дух, ведь она была не кем иным, как «бабой из секс-шопа»!
Оказывается, жительница квартиры на десятом
этаже неожиданно вернулась из командировки и обнаружила супруга в объятиях
надутой любовницы. «Будь она натуральная, я, наверное, сама выбросилась бы!» –
со смехом рассказывала она потом. А в тот миг, лишившись разума от ревности,
дама выбросила «соперницу» в окно.
Женя прижала руку ко рту. Ее затрясло… но не
от неудержимых слез. От смеха!
С испугом прислушалась к себе – не истерика
ли? Нет, и в самом деле смешно: ведь она всегда была для Льва чем-то вроде этой
«бабы из секс-шопа». Куклой, подручным средством для телесного наслаждения, в
то время как любил он всегда только полет.
Глаз отдыхает, слух не слышит,
Жизнь потаенно хороша,
И небом невозвратно дышит
Почти свободная душа!
Ах, хороши стихи… Лев вообще любил Ходасевича.
Но это всего лишь слова, не имеющие отношения к жизни.
О боже, неужто это правда: она наконец-то
простилась со Львом?.. Душа испуганно заметалась: чем жить теперь? За что
цепляться, как переносить одинокие, пустые вечера?
Нет – выбросил так выбросил! Лети, Женька,
теперь сама. И не оглядывайся на прошлое! Как там в сказках: «Не оглядывайся,
не то окаменеешь!»
– Через несколько минут наш самолет совершит
посадку в аэропорту города Хабаровска. Просьба застегнуть привязные ремни и
воздержаться от курения. Температура в городе плюс двадцать шесть градусов.
Женя покачала головой. Грушин-то стращал, что
двенадцать часов полета до Хабаровска очень трудно выдержать. Глупости какие.
Женя даже не заметила, как они пролетели!
* * *
«Борхес однажды сказал: «Пока мы спим здесь,
мы бодрствуем в ином мире, и таким образом каждый человек – это два человека».
Да, да… Но если раздвинуть рамки этой мысли?
Смерть ведь тоже сон, вечный сон. И пока мы спим в могиле, мы одновременно бодрствуем
– где? Если допустить, что каждый умерший – это одновременно два человека:
мертвый и живой, – то где мы живем? Как овладеваем возможностью совершать
поступки? И всегда ли их назначение – погружать и других в наш вечный сон, то
есть сеять смерть?»
Из дневника убийцы
* * *
Несмотря на жару, пассажиров, прибывших из
Нижнего, привезли в тесный накопитель, где и предоставили выбор: ждать выдачи
багажа там или на заполненной людьми и машинами площади. Почему-то основная
масса предпочла толкаться в тесноте. Женя выглянула было на площадь, но тут же
испуганно отпрянула. Чудилось, она угодила в некое подобие джунглей! Солнце
невиданной яркости, небо пронзительно-синее, ветер кипит в вершинах высоченных
тополей, а народищу – дикого, черного, темпераментного!
– Дэвышка, нэ дорого, да?
– Падвэзу, панимаешь. Даром, да?
А один до того расщедрился, что пообещал даже
счетчик выключить, да?
В Нижнем аэропорт полусонный, тихий. Народ
предпочитает поезда. Здесь же, на Дальнем Востоке, авиация – основное средство
связи как с Большой землей, так и с «малой», всякими там Чукотками и
Камчатками, и, сколько ни дорожают билеты, аэропорт Хабаровска остается кипящим
муравейником.