Все они находились в его приемной:
провалившийся Миша, не выполнившая задания Женя и Эмма, которая заглянула
подать кофейку, да так и застряла на пороге, бросая на виновников жалостливые
взгляды, а на Же-ню – жалостливые вдвойне.
– Почему – с вами? – героически произнес
Миша. – Делай со мной что хочешь, но Женька тут при чем?
– При том. При нем. При тебе, вернее! –
рявкнул шеф. – Какого, спрашивается, лешего ты потащилась за ним из клуба?
Не могла остаться там одна, довести до конца работу? Тоже мне,
попугаи-неразлучники! Это было твое, твое, твое задание, ты его провалила – в
очередной раз, заметь!
– Можешь не кричать, я и так все прекрасно
понимаю, – процедила Женя, вскидывая подбородок, словно по нему пришелся
удар. – Когда тот бритоголовый меня во всеуслышание пришил к Михаилу,
Малявина только что в лицо мне не рассмеялась. У меня создалось впечатление,
будто она ожидала слежки, знала или предполагала ее! Ты, кстати, и сам не
исключал такую возможность: помнишь, говорил, что меня вечером могли
подстерегать по ее наводке? Может быть, Малявин сам ей сболтнул, пригрозил… а
она женщина необычайно умная и хитрая!
– Да уж поумнее некоторых… – огрызнулся шеф.
– Господи, Грушин, да что же это ты, как дикий
зверь, на людей кидаешься?! – внезапно не выдержала Эмма. – Женечке и
так вчера досталось. Просто чудо, что она тут с нами живая сидит, а ты…
Она подавилась всхлипыванием, а Женя даже
головой покачала: ну в самом деле, кто сказал, что нет на свете настоящей,
верной, вечной дружбы? Да отрежут лгуну его гнусный язык! Полчаса назад, когда
она живописала в приемной свои ночные, а главное, вечерние приключения, Эмма
натурально забилась в истерике. Бесчувственный Грушин даже выглянул из своего
кабинета и поинтересовался, над чем они, собственно говоря, ржут, когда
провалено такое дело?
Пламенный призыв Эммы возымел результаты.
Грушин виновато потупился, потом взмахом руки отпустил восвояси Мишу Сталлоне –
с тобой, мол, я еще побеседую! – и с неподдельным сочувствием воззрился на
Женю.
– Да ладно вам, – сказала она, мгновенно
устыдившись всеобщего внимания. – Пациент скорее жив, чем мертв. Вообще-то
вчерашний вечер – это типичный случай того, как трагедия может превратиться в
фарс. Я же вам еще не дорассказала! Вообразите: эта дура, которую я спасала,
отпиралась от всего, как… ох, я просто не знаю, что и сказать! – Женя
стукнула кулаком о ладонь. – Никакого насилия не было, они с Бориком
просто пошли в подвал за картошкой и перепутали сараи. Как вам это нравится, а?
В начале августа – в подвал за картошкой! Борик, кстати, в нашем доме, в
четвертом подъезде живет, потому у него и оказались ключи от подвала. Ну а как
туда тот мерзавец попал, я и представить не могу.
– Да что ты говоришь? – изумился
Грушин. – А я могу. Большое дело к замку ключ подобрать! Вот он и
подобрал. Затаился и ждал, пока…
– Это ты прав, – перебила Женя. – Когда
на шум, который мы с Нинуликом подняли, начали соседи сбегаться, одна бабулька
вспомнила, что видела какого-то мужика, который ковырялся с замком. И вроде бы
он показался ей незнакомым, но тут у бабулькиного пакета ручка оторвалась, и
бутылка подсолнечного масла, как у той Аннушки, разбилась. Всю юбку изгадила,
уж так ругалась, так ругалась… Цитата, – уточнила Женя, увидав, как широко
распахнулись иронично прищуренные глаза Грушина. – Короче, не разглядела
она ничего толком, помнит, что сутулый дядька был. Мне тоже показалось, что он
вроде как высокий… Но поскольку никого и ничего, кроме зацементированного
Борика, милиция в подвале не нашла, очную ставку проводить было не с кем.
– Смылся он, значит.
– И, наверное, давно. Может быть, сразу, как
ребята пришли. Вовремя они появились, ничего не могу сказать.
– Да, а то в конце концов он мог бы и
догадаться, что ты интуитивно заберешься в дверь с номером 27, – кивнул
Грушин. – Твое счастье, что не успел.
Женя взглянула дикими глазами:
– Ты понимаешь, что говоришь?!
– То есть?
– Думаешь, он ждал именно меня?
– А у тебя нет такого ощущения?
– Бог ты мой! Да с чего, с какой радости?!
– Ну, мало ли кто и почему может желать тебе
смерти, – небрежно пожал плечами шеф «Агаты Кристи». – Какая-нибудь
жена, лишившаяся мужа с твоей помощью в рабочем порядке, разумеется, но ведь
потом она могла раскаяться! Или какой-нибудь муж, который теперь решил, что ты
слишком много о нем знаешь. Вариант с Малявиной мы уже обсуждали. Да мало ли!
Несколько секунд Женя смотрела на него оторопев,
потом резко отвернулась:
– Злые вы! Уйду я от вас! Ну, начальничек…
Секретарша ваша все-таки гораздо человечнее, не в пример вам. Правда, Эммочка?
Угадайте с трех раз: у кого шутки дурацкие?
– А если серьезно? – невозмутимо
продолжил Грушин. – Ну, напряги головушку, все-таки мы какие-никакие, а
детективы.
– Какой-никакой, а все-таки мужик, –
пробормотала Женя.
Брови начальства полезли вверх.
– Опять цитата, – угрюмо пояснила
она. – А Эн Островский, драма «Гроза», Тихон говорит. Нет, Грушин, давай серьезно,
а? Зачем ты меня пугаешь?
– Не пугаю, а призываю задуматься. Например,
вот о чем: ты уверена, что там, на шоссе, когда ты появилась около
неборсинского «мерса», тебя никто не мог видеть?
– Привет! Как минимум три мента плюс еще
двое-трое зевак. Ох, господи! Ты что, думаешь, пошел отстрел свидетелей
убийства? Да ну, брось.
– Брошу, брошу, только ты мне скажи: человек,
приставивший к виску Неборсина пистолет, не мог все-таки тебя увидеть? Точно не
мог?
– Теперь-то я уж и не знаю, – растерялась
Женя. – Если, конечно, сидел в ближайших кустах шиповника, то мог. Но ведь
милиция все там обшарила и не нашла никого, кроме Гулякова. И то уже потом,
после того, как я ушла, его вытащили на свет божий! Вот уж кто видел убийцу,
вот кого, если следовать детективным штампам, надо убирать! Это Гуляков в
опасности, а не я.
– Гуляков не в опасности, а в
бомжатнике, – ответил Грушин. – Прошу не путать.
– А я была в парике! – радостно вспомнила
Женя. – Исключено, чтобы он мог меня узнать, исключено!
– Убедительно, – согласился
Грушин. – И все-таки, может, тебе быть осторожнее? Не оставаться одной
дома, особенно по ночам.
– Собачку завести? – невинно предложила
Женя. – Чтобы лаяла под дверью? Или опять Мишу Сталлоне от фоноскопии
отвлечешь? Но вот тогда меня уж точно рано или поздно изнасилуют, хоть,
возможно, и не убьют. Или, может быть…