За чертой - читать онлайн книгу. Автор: Кормак Маккарти cтр.№ 113

Билли бросил взгляд на пьяного.

— Es mentira, [700] — сказал пьяный.

— ¿Mentira? [701]

— Sí. Mentira. [702]

Билли посмотрел на того, что помоложе. Спросил его, что тут было враньем, но тот сказал, чтобы приезжий не морочил себе голову.

— Nada es mentira, [703] — сказал он.

— No es cuestión de ningún sello, [704] — сказал пьяный.

Он говорил медленно, но вполне бодро и, скорее всего, осмысленно. Повернувшись, он обращался к тому, что помоложе, своему соседу. Потом опять от него отвернулся и устремил пристальный взгляд на Билли. Билли произвел круговое движение пальцем.

— Otra vez, — сказал он.

Бармен протянул руку, взял бутылку.

— Вы предпочитаете пить эту вонючую кошачью мочу вместо хорошего американского виски, — сказал Билли. — Что ж, будьте как дома.

— ¿Mánde? [705] — сказал пьяный.

Бармен сидел в замешательстве. Потом, склонившись, налил в пустые стопки, взял пробку и снова заткнул бутылку. Билли поднял стопку.

— Salud, — сказал он. И выпил.

Другие тоже выпили. Все, кроме того, пьяного. С улицы донесся звон старого испанского колокола — один удар, второй. Пьяный подался вперед. Протянув руку мимо стоявшей перед ним стопки, он снова схватил бутылку с мескалем. Поднял ее и стал до краев наливать стопку Билли, слегка вращая при этом в руке бутылку. Так, словно этот маленький стаканчик следовало наполнять каким-то определенным, правильным образом. Потом выправил бутылку горлышком вверх, поставил на столик и откинулся на спинку стула.

Бармен и двое мужчин помладше сидели, держа в руках стопки. Билли смотрел на мескаль. Откинулся на спинку стула. Глянул в сторону двери. Сквозь проем виден был Ниньо, стоящий на улице. Музыканты, которые сбежали, опять что-то заиграли, но уже где-то на другой улице, в другой таверне. А может, это были другие музыканты. Билли взял стопку с мескалем и посмотрел в нее на просвет. Осадок курился, как дымок. Плавал какой-то мелкий мусор. Никто не двигался. Он поднес стопку ко рту и влил в рот содержимое.

— Salud, — возгласил тот, что помоложе.

Его приятели выпили. Бармен выпил. Они хлопнули пустыми стопками по столу и заулыбались. Тут Билли наклонился в сторону и выплюнул весь мескаль на пол.

Воцарилась такая тишина, будто не только бар, но и все пуэбло втянуло в воронку пыльной бури. Ни звука ниоткуда. Пьяный замер с рукой, протянутой к стопке. Тот, что помоложе, опустил глаза. В тени от абажура его глаза казались закрытыми, а может, он и впрямь закрыл их. Пьяный сжал кулак и опустил его на стол. Билли медленно очертил в воздухе пальцем круг.

— Otra vez, — сказал он.

Бармен бросил взгляд на Билли. А тот смотрел на патриота со свинцовыми глазами, сидящего держа кулак на столе рядом со стаканом.

— Era demasiado fuerte para él, — сказал бармен. — Demasiado fuerte. [706]

Билли не отрывал глаз от пьяного.

— Más mentiras, [707] — сказал Билли. И пояснил, что дело вовсе не в том, что мескаль для него чересчур крепок, как утверждает бармен.

Все сидели, глядя на бутылку мескаля. На полумесяцем темнеющую рядом с бутылкой ее же тень. Убедившись, что пьяный не двинулся и ничего не сказал, Билли протянул руку через стол, взял бутылку виски, опять разлил по стопкам и поставил бутылку на прежнее место. Потом отпихнул свой стул и встал.

Пьяный обеими руками взялся за край стола.

Мужчина, который до сих пор не проронил ни слова, сказал по-английски, что, если он сейчас полезет за бумажником, его застрелят.

— Ни минуты в этом не сомневался, — сказал Билли. Не отрывая глаз от мужчины, сидевшего напротив, он обратился к бармену: — ¿Cuánto debo? [708]

— Cinco dolares, [709] — сказал бармен.

Билли сунул два пальца в нагрудный карман рубашки, вытащил оттуда деньги и, на виду разбирая пачку большим пальцем, отслоил пятидолларовую купюру и положил на стол. Посмотрел на мужчину, который заговорил с ним по-английски.

— В спину он мне тоже будет стрелять? — сказал он.

Мужчина поднял на него взгляд из-под шляпы и улыбнулся.

— Нет, — сказал он. — Не думаю.

Билли коснулся поля своей шляпы и кивнул сидевшим за столиком.

— Caballeros, [710] — сказал он. И, повернувшись, сделал шаг к двери, оставив свою полную стопку на столике.

— Если он вас окликнет, не оборачивайтесь, — сказал молодой.

Билли не останавливался и не оборачивался и уже почти дошел до двери, когда тот его действительно окликнул.

— Joven, [711] — сказал он.

Билли остановился. Лошади на улице подняли голову, стояли, глядя на него. Он приценился к расстоянию до двери, которое было не больше его роста. Иди, сказал он себе. Иди, и все. Но не пошел. Обернулся.

Поза пьяного не изменилась. Он сидел на стуле, а молодой человек, который говорил по-английски, поднялся и стоял теперь рядом с ним, положив ему руку на плечо. Они словно позировали для фотоальбома «Преступность и преступники».

— ¿Me llama embustero? [712] — сказал пьяный.

— No, — сказал Билли.

— ¿Embustero? [713]

Вцепившись ногтями себе в рубашку, он распахнул ее настежь. Она была на кнопках, так что расстегнулась легко и беззвучно. Видимо, кнопки были старые и уже разболтались от подобных демонстраций в прошлом. Он сидел и держал рубашку распахнутой, словно призывая вновь поразить его тремя пулями, следы которых как раз над сердцем на его гладкой, безволосой груди были как стигматы, образующие равнобедренный треугольник. Сидящие за столом не шевельнулись. Никто не посмотрел ни на патриота, ни на его шрамы, потому что все это было для них не ново. Они смотрели на чужака, застывшего в дверном проеме. Никто не двигался, не раздавалось ни звука, а он все слушал, не откликнется ли чем-нибудь город, не скажет ли ему что-то, не подтвердит ли возникшее у него ощущение, что каким-то боком его появление в этом месте было не просто заранее известно, но как бы предуготовано, и он слушал, не заиграют ли музыканты, которые разбежались, едва он только вошел в дверь, и которые теперь сами небось слушают тишину, затаившись где-то в лабиринте изрытых колдобинами глиняных улочек, — слушал, ждал любого звука, помимо глухого буханья сердца, проталкивающего кровь сквозь тесные темные коридоры его телесной жизни своим медленным гидравлическим колокольным билом. Бросил взгляд на мужчину, который предупредил, чтобы он не оборачивался, но у того, видимо, предупреждения кончились. Увидел он только то, что единственный живой сколок дошедшей до него истории этой ничтожной республики, этой страны-обмылка, где ему теперь, похоже, предстоит умереть, — сколок, имеющий хоть какое-то значение, смысл, власть и вещественную сущность, — сидит перед ним здесь, в этой кантине, облитый тусклым электричеством слабенькой лампочки, а остальное, что когда-либо исторгали из себя людские губы или перья, надо собрать всё вместе, раскалить снова докрасна и перековать на наковальне символов и смыслов, прежде чем можно будет говорить о правде или лжи. И тут все как-то рассосалось. Он снял шляпу, постоял. Потом — будь что будет — снова надел ее, повернулся, вышел за дверь, отвязал лошадей, подтянул на Ниньо латиго и, сев верхом, поехал по узкой улочке, ведя за собой вьючную лошадь и не оглядываясь.